Эмануил Глускин - Приглашение на Жизнь

А. Вертинский (из воспоминаний «Дорогой длинною…»)

Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслись до нас эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама!

Анна Ахматова

Где-то в Германии начинал писать В. Сирин (Набоков), уже совершенно не связанный с Россией и почти чужой. Его романы были увлекательны, как фильмовые сценарии, и абсолютно вненациональны.

А. Вертинский (из воспоминаний «Дорогой длинною…»)

Но всё-таки, во вненациональном пространстве «Приглашения на Казнь» появляется старичок-еврей. И именно это его одиночество там и является интересным, как и его (совершенно ясная мне) национальная точка зрения.

(Замечание автора)

Смелые слова Жанны Кальмон « У меня всего одна морщина, и я на ней сижу » было бы невозможно процитировать перед уважаемым читателем, если бы мы не говорили о приглашении на ЖИЗНЬ. Где же, чёрт возьми ( ч.в.), жизнь, если не ТАМ?!

Автор

Чтобы найти в современном Риме древний город – нужны были усилия археологов. А вот «старый город» нашей юности, который находится где-то в нашем сознании – нам вполне доступен. С другой стороны, не так уж трудно, в принципе, восстановить, и даже красиво достроить каменные стены, а вот в отношении того города что в нашей памяти, кажется, что поскольку молодость уже не вернётся, ничего там достроить нельзя. Но я читаю сейчас «Лолиту» Набокова, и ясно вижу, что ЕСТЬ гении, которые МОГУТ достраивать свой Старый Город!

Автор

Жизнь – это наиболее демократичная и интересная казнь, которую только можно себе представить!

Автор

Я уважаю того, кто уважает меня сегодня.

(Одна монахиня Псковской Области)

Дайте нам одну новую теорему, и мы докажем сорок других.

Е. С. Федоров (великий русский кристаллограф)

Знаменитую космическую путешественницу Лайку следует всесторонне обследовать, хорошо накормить, надеть на неё вязаный пуловер, и наградить медалью. Но устраивать над ней суд неинтересно. Для этого надо найти какого-нибудь старого еврея, которому действительно есть что рассказать. Поэтому, мы солидарны с Набоковым в том, что он так и не устроил расправы над Цинциннатом, и казни и крови, да и суда то, не было, и попробуем как-то это исправить нашим скромным пониманием истинного смысла космических путешествий, то ли Лайки, то ли Цинцинната, то ли некоего их объединения – чтобы никто не захотел (а это сегодня в моде) предположить, что никакого путешествия на самом деле и не было. Да было оно, конечно, и даже весьма романтичное. Ну не положили же в спутник дохлую собаку вместо кошки, и направили эту собаку к Зодиаку только из-за рифмы?! Я это решительно отрицаю на основе своих научных знаний, несмотря на то, что на балконе у Пилата сам не стоял, руки мыл не так часто как он, и с тем, кто там стоял, стараюсь дела не иметь. Для меня искусственный спутник – это просто часть смоделированного Ковчвега Ноя. А упомянутый подходящий еврей найдётся – не волнуйтесь. Где же нас, подходящих то, нет? Всегда хватало.

Уверяю вас что наш герой, старичок-еврей – тоже космический путешественник, не хуже Цинцинната, просто шкала времени другая, а поэтому и романтика и философия его траектории – тоже другие. Как и всякая такая «космическая траектория», и эта тоже – просто некоторая тропинка в тех же джунглях проблематичной человеческой психологии, которые так интересовали Набокова. А то что я знаком именно с этой тропинкой, эти джунгли очень мало меняет. Траекторию Набокова мы определяем так: все данное пространство – это насыщенный раствор мыслей и чувств, в котором летящий герой – это кристалл, растущий из этих мыслей и чувств, как обычный кристалл растёт из насыщенного раствора молекул.

Но будет ли этот кристалл пушкинским кристаллом, через который что-то начинает проясняться – ещё не ясно. Если это важно, – то это требует доработки. Поэтому каждый автор, принявший концепцию Набокова, должен выбрать ту траекторию, с которой он может работать, и «вне-национальность» Набокова, отмеченная Вертинским, очень важна. Я думаю, что тот почёт, который несомненно заслуживает Набоков, не будет ему дан, если эта степень свободы не будет использована «философскими» авторами разной национальной ментальности, и настоящее сочинение – всего лишь некоторый мотивирующий пример.

И ещё я хочу поделиться с читателем своими мыслями о старости. Скрытое величие рассказа Э. Хэмингуэя «Старик и Море» – в интуитивной корреляции простора моря и простора времени жизни Старика. Море превращается в лужи через испарения и осадки, и старость теряет свои степенность и достоинство через проявления дряхлости. Старичок-еврей, которого будут тут судить, тоже относится к некиим просторам, и то что гений Набокова дал ему удить рыбу в канале без воды – не случайно – у этого старика ведь никогда не было и не будет моря воды – только море горя, хотя есть мнение (см. напр. Britannica) что Колумб, который искал за океаном (конечно революционное) будущее – был евреем.

Конечно, в обычном физическом смысле старость уродлива. В частности, носы с возрастом не становятся красивее, даже если это и чудесный распускающийся цветок обычной еврейской шестёрки.

Но на лице старика может быть видна красота его артистического мышления. Это мышление – как бы серебряная плёнка на задней поверхности стекла старого дорогого зеркала из аристократического дома, и молодой красавице (у которой ещё нет никакой серебряной плёнки на самой задней её поверхности) может быть очень даже интересно увидеть КАК она отражается в этом зеркале, – то есть КАК она этого старого интеллектуала-артиста впечатляет. Ну нечто вроде:

Внимательный читатель заметит, что дело не только в молодой красавице. Например, то как я пишу тут о моей маме и моих детях – может правильно отражать то, как какой-то (любой) читатель думает о своей маме и своих детях.

Конечно, заменяя Цинцинната на старичка-еврея, мы в известной степени заменяем Лайку на зазнайку. Но, как говорят адвокаты, в этом нет ничего плохого кроме хорошего.

И подумал один Старый Друг – Да никакой особой роли этот старичок-еврей у Набокова не получил, но он спровоцирует Эмануила (который и сам такой), и никуда этот растяпа от пера не денется, и да узнаем мы что-нибудь интересное из Еврейской Мудрости!

И подумал Эмануил: – Ну не откажется же сам то он защитить свою любимую книгу от этого хулиганства! Уж не упустит он возможности восторженно высказаться о поэтичности Набокова, и критически по поводу моей Аристо-тельной романтики, которую многие разумные читатели (а на теле любого философа есть такие …) отругали бы, если бы не понимали, что моя бочка Диогенова подпрыгнет от ярости и покатится прямо на них!