Николай Кондратьев - Лекарь-воевода (части VII и VIII)

После этого дня Клим перестал останавливаться на паперти, сразу проходил в храм, не хотел мешать Типуну собирать свою жатву.

Неудачно складывалось и знакомство со знахаркой Серафимой. Клим вскоре полностью разочаровался в ее знахарстве. Трав она не знала, лечила кое-как, вместо заговора болтала непонятные слова, даже перевязать рану как следует не умела. Оставалась равнодушной, если больной умирал, – Бог взял, и все. Так и не понял, почему она нравилась больным больше, чем другие знахарки.

Клим начал избегать ее. Она поняла это по-своему: мол, вызнал секреты, и в сторону. Боясь скандала, он продолжал потакать ей, и неожиданно был вознагражден сторицею за долготерпение. Получилось это, когда он сказал, что она один и тот же отвар дала от кашля и от болей желудка. В ответ Серафима уверенно заявила:

– Вылечиваются не от лекарства, а от веры! – Клим собрался резко оборвать, но она опередила его, вздохнув, добавила: – Вот умел бы ты читать…

– Немного умею, – сдерживая себя, ответил он.

– А глаголицу знаешь?

– Учил и глаголицу.

– Во! Раз умеешь, пошли ко мне.

Клим пошел, хотя ничего хорошего от этого посещения не ожидал. В избе, усадив гостя за стол, Серафима достала из-за иконы тетрадь в кожаном переплете, вытерла пыль и подала ему. Открыл он переплет и вскрикнул даже. На первой странице было выведено:

Довольная Серафима подсказывала:

– Вот это и я знаю: мужик мой читал: твердорцы-аз-веди – значит «трав», наш-иже-како-ер, значит «ник», «травник»! Правильно? Но а дальше по складам много не прочтешь, да и буквы я не все знаю.

Не слушая болтовню старухи, Клим листал тетрадь и несказанно радовался – именно этой книги ему и не хватало! А Серафима настойчиво просила:

– …Ты чего, оглох, что ль? Прочти, какие травы от грудной жабы помогают.

Он читал до позднего вечера, читал и на другой день. Знахарка повторяла прочитанное и требовала: прочти то, прочти другое. Он послушно выполнял ее желания и как-то сказал, что будет искать бумагу, чтобы переписать тетрадь себе. Но счастье продолжало улыбаться ему, Серафима предложила:

– А зачем на бумагу тратиться? Бери, отдаю! Я такая – для хорошего человека ничего не жалею!

– Благодарствую, но обманывать не хочу: этой книге цены нет.

– Это ж для того, кто читать умеет. Я к дьячку ходила вот с этим листком. Повертел он его, повертел и говорит: «Мудрено писано. Вроде чернокнижья. Сожги, говорит, бабка, от греха подальше». Верно выходит, цены нет. Бери, сам читай и мне читать будешь.

С этих пор Клим не расставался с «Травником», с этим лечебником дедов и прадедов. Он так дорожил тетрадью, что на внутренней стороне кафтана специально для нее пришил карман.

Время шло. Наступил Великий пост, до Пасхи осталось меньше месяца. Отшумели метели, солнце начало пригревать. Пользуясь установившейся тихой погодой уже сегодня, в субботу, начал съезжаться на базар народ. Клим решил завтра все же постоять на паперти, требовались деньги на новую шапку, старая совсем расползлась. Однако пришлось зиму дохаживать в старой…

В избе Сороки стало известно, что в Спасо-Евфимиевом монастыре скончался благочестивый старец. Сам владыко будет служить панихиду в соборе Рождества Богородицы.

Нищие поднялись ни свет ни заря. Клим задержался, не хотел идти со всеми вместе, а когда пришел в кремль, то Типун поставил всех своих подопечных сплошной стеной, сам со стороны следил за порядком. Климу ничего не оставалось, как пройти в собор.

Служба еще не начиналась, но паникадило уже сияло сотнями свечей. Храм был заполнен темными рядами монахов. Немного продвинувшись среди молящихся, он в изумлении остановился – левую половину собора занимали монашки. Они стояли тремя тесными группами, от трех женских монастырей. Кто же тут из Девичьего монастыря? Клим начал осторожно продвигаться вдоль стены к алтарю, в надежде разглядеть лица монашек, найти среди них Таисию.

И вдруг в сажени от себя увидел ее профиль. Прямой нос, длинные ресницы… Он их узнает из тысячи! Вот она повернулась, перед ним ее лицо! Черный плат закрыл лоб до бровей, тугими складками обрамлял щеки и подбородок. Бледное спокойное лицо, потупленные глаза и скорбно опущенные уголки розовых губ. Господи, ведь это же ее, его губы!.. Забыв обо всем на свете, забыв о своем уродстве, о пропасти, разделявшей их, Клим шагнул к ней… Но будто что-то толкнуло его. Он повернул голову. Около него появилось лицо другой монашки… Настенька! Она в упор смотрела на него, ее глаза все больше и больше раскрывались, а лицо заливала бледность. Она, стремительно загородив рот рукой, подавила крик…

Клим опомнился, еще раз взглянув на Таисию, отпрянул к стене и начал пробираться к выходу. Позади, около алтаря, произошло какое-то движение. Он услыхал шепот: «Упала, упала!»

Из кремля он чуть не бежал. Что он наделал, сумасшедший! Конечно, Настенька узнала его! Это она упала там, в соборе. Пришел конец их душевному покою. Нет, нет, здесь оставаться нельзя!..

Эти мысли подгоняли его. В избе он быстро собрал в суму свой скромный скарб, распрощался с Сорокой, сказав ему, что встретил знакомца и уезжает с ним. Сорока спросил куда, но ответа не разобрал.

Затем Клим направился к Серафиме. Сказал ей, что из Суздаля уезжает с другом, пришел проститься и возвратить «Травник». Серафима ахнула, прослезилась, принялась бегать по избе, собирать в суму калачей, пареную репу, лук и другую снедь, приговаривая:

– Родненький! Как же без тебя буду? С тобой-то мне лепо было, сколько премудрых советов узнала!.. Садись-ка, похлебай щец на дорогу… Когда вернешься-то?

– Не знаю. Скоро не вернусь.

– О, господи! Досада-то какая! Книга-то мне без надобности. Бери себе, пользуйся, меня вспоминай. Да возвращайся скорей.

Машинально Клим поел постные щи, поблагодарил за книгу и вложил в руку обомлевшей Серафиме золотой на память. Заворковала, запричитала она.

Ушел по первой попавшейся дороге, которая убегала на восток. Солнце ярко освещало ему путь, отражаясь в тысячах снежинок, согревая, лаская теплыми лучами его обезображенное лицо. Он шагал и шагал словно в забытьи. Перед ним стояло бледное спокойное лицо Таисии с опущенными веками… Потом всплывало лицо Настеньки в беззвучном крике, охваченное ужасом.

А он все шел и шел. Потухли снежинки, солнце затянули облака, подул ветерок, побежала белыми змейками поземка. Только теперь Клим осознал, что идет неизвестно куда, что солнце на закате и поземка заметает дорогу.

Оглянулся. Кругом бесконечное поле, впереди на далеком горизонте синеет лес. Дорога не очень накатанная, ее заметает поземка. Но заблудиться нельзя – по обочинам вешки. Двинулся вперед.