Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

Ни воеводы, ни прочее воинство не имеют ни малейшего понятия о воинском строе, идут как попало, кто в лес, кто по дрова, воеводы хлопочут только о том, чтобы из простых воинов ни один не смел его обогнать, поскольку такого рода злокозненные проступки непереносимы для чести, не одного воеводы, но целого рода, и стоит всаднику по беспечности выдвинуться вперед, воевода бьет в барабан, притороченный у седла, и зазевавшийся всадник без промедления осаживает назад. Пищальники конные, Пищальники пешие тут и там, назади в лаптях мужики, собранные для подсобных работ, не пригодные к бою, и громадный обоз, замедляющий движение и без того неторопливого войска.

Лагерь не укрепляется ни частоколом и рвом по римскому образцу, ни сплошной цепью обозных телег по обычаю степняков, а разбивается где-нибудь на авось, на опушке леска, который и служит привычной и при многих оказиях надежной защитой, был бы лесок, в лесок всегда можно сбежать, в леске днем с огнем никакой супостат не найдет. Только воеводы и лучшие люди разбивают на ночь шатры, только воеводам и лучшим людям подается настоящий обед. Прочие воины, тем более сермяги и лапотники сооружают, каждый сам для себя, из прутьев шалашик, сверху прикрытый войлоком, или без канители пригибают кусты и накидывают сверху на них епанчу или мужицкий армяк, затем разводят костер, кипятят воду в котле, который всюду таскают с собой, бросают пшено, заправляют салом, редко куском ветчины, сдабривают луком и чесноком, в дождь и в метель, когда не разложишь костра, разбалтывают немного муки в холодной воде и употребляют тесто сырым, мужики питаются одним толокном, по обыкновению русского человека не подозревая о том, что терпят лишения, поражая без исключения всех иноземцев в течение двух столетий, наблюдавших тогдашний русский поход, своей неприхотливостью, железной выносливостью и нечеловеческой силой, способной медведя свалить одними руками, для удобства проделки ухватив косолапого за уши. К тому же это смиренные, мирные люди, придумавшие лежанки, источающие лень и тепло, они воевать не хотят и при каждом удобном случае норовят воротиться домой, так что воеводы обнаруживают, раз в неделю учиняя проверку, немалую убыль в личном составе полка, несмотря на свирепый закон, согласно с которым виновный в неявке или побеге лишается имущества и поместья, однако не являются и бегут и поместья с барахлишком при них.

Этот первобытный хаос в полках умножается и доводится до предела внезапно и не по времени года обвалившейся непогодой. Ещё в декабре та зима встала крепко, как и положено русской зиме, с большими снегами, с прочными людами на реках, обещая легкое движение обоза и пушек благодатным санным путем. А тут вдруг с начала похода заладили оттепели, то валит мокрый снег, залепляя глаза, расквашивая дорогу, верней, исконное бездорожье, так что после передних полков не пройти, то льют проливные дожди, невозможные для этого времени года, снега оседают, пушки и пешие ратные люди тонут в грязи.

По обычаю дедов и прадедов воеводы к исходу каждого дня сбираются на военный совет, чтобы дать отчет о состоянии войска и получить указания на завтрашний день. Понятно, что состояние войска плачевное, сверху льет, снизу мокро, огня не разжечь, измокшие люди лишены возможности обсушиться, не могут согреться, необученные, не знающие настоящей солдатской муштры ополченцы, и без того не ретивые к ратным трудам, падают духом, с каждым шагом вперед всё больше утрачивают воинский пыл. Немудрено, что воеводы каждый вечер в один голос твердят: надобно, мол, воротиться, батюшка-царь, поход, воля Божья, отложить на подале, стало быть, до лучших времен.

Для одного Иоанна не может быть дороги назад. Отныне он царь и великий князь. Это его первый поход. Его одушевляет грандиозная цель, которую он сам поставил себе, ещё в первый раз приняв самостоятельное решение исторической важности. Уже по этому одному для него немыслимо отступить. К тому же он убежден, что всё в руках Бога, а Бог не может не подать помощи православному воинству в священном предприятии против неверных. Он повелевает продвигаться вперед несмотря ни на что, напоминая подручным князьям и боярам о бедах татарских, от которых стоном стонет земля, о Боге, на волю которого должно им положиться.

Сердце и ум подручных князей и бояр мало трогаются для Иоанна столь несомненными доводами. Нехотя, без задора, без понимания своей исторической миссии они подчиняются его повелениям, полагая в душе, что всё это сущая блажь молодого царя и великого князя, младенца почти рядом с ними, да и какой он, помилуйте, царь. Настроение воевод незримым образом передается полкам. Движения замедляется до черепашьего шага, а чем медленнее идут кони и люди, тем становится труднее идти.

Всё же кое-как добираются до Нижнего Новгорода, отдыхают несколько дней и пускаются дальше руслом реки, самой торной для русского человека дорогой. Тут непогода с новой яростью обрушивается на войско непокорного его предводителя. Не по времени теплые ливни льют потоками что ни день, снег пропитывается водой, местами вода течет, струится, бежит поверх льда, ледяная корка подтаивает, возникают продушины, коварно прикрытые талым снегом или стоячей водой, в продушины падают пушки, тонут вместе с упряжками и людьми. С величайшим трудом за несколько дней одолевают пятнадцать верст от Нижнего Новгорода и делают новый привал на острове Роботке.

То, что вполне по силам регулярным полкм, закаленным в каждодневных трудах, способных, коль такая беда, одолеть и Чертов мост, и непроходимые перевалы швейцарских Альп, ополчение представляется абсолютно неодолимым. Воеводы настаивают: пора, батюшка-царь, ворочаться назад. Иоанн стоит на острове несколько дней, ожидая милости от природы, умоляя о помощи всемогущего Бога. Всемогущий Бог на этот раз помощи ему не дает, погода беснуется, выделывая несусветные выкрутасы. Наконец он сдается, верно, почуя, что ныне Бог добра не дает, повелевает князю Дмитрию Бельскому двигаться дальше, взяв с собой только легкие пушки, бывшие под началом князя Очина-Плещеева и дьяка Выродкова, не доходя татарской столицы соединиться с дружественными татарами Шиг-Алея, идущими от Мещеры к устью Цивили, и потревожить, сколько возможно, Казань, а сам с большими полками, потеряв в разыгравшихся водах почти всю тяжелую артиллерию, тем же умопомрачительным бездорожьем отправляется восвояси в Москву.

Уже на пути нагоняет его счастливая, доводящая до отчаянья весть. Тем же бездорожьем, под теми же богопротивными ливнями князь Дмитрий Бельский, соединяясь таки с Шиг-Алеем, достигает пригородов Казани, один-единственный передовой полк князя Мигулинского сильным натиском сминает татар Сафы-Гирея и, по тогдашнему выражении, втаптывает бегущих татар в городские ворота, потеряв из знатных людей одного Григория Шереметева, затем, как полагает обычай, посады опустошают и жгут и с честью пускаются вдогонку бесславному царскому воинству.