Людмила Рогочая - Кубанский шлях. Исторический роман

– Что ж ты, моя ладушка, наделала? Аль обидел? Зачем же мне жить без тебя?…

И сам отвечает:

– Незачем. Нету жизни. Закончилась. Не встретим вместе зорюшки. И сынок наш не родится, не будет меня тятей звать….

Мокеевна обняла его за плечи, пытаясь поднять:

– Не надо, Стёпушка! Пойдём, пойдём!

– Я не верю, баушка, что она сама…. Не могла такое сотворить с собой и с не рождённым дитём.

– Конечно, не могла, ох, Стёпушка. Случай… Беда! Ох, беда! Только ты, парень, не теряй головы от горя-то.

Старуха развернула тряпицу и протянула ему маленькую иконку:

– Вот тебе образок. В монастырском храме освящённый. Матерь Божия на нём, с младенцем. Милующая. Когда туга-печаль навалится на тебя, молитву Богородице почитай. Знаешь, чай?

– Знаю, баушка.

Степан встал, бережно принял образок, посмотрел на Богородицу, она и впрямь глядела на него ласково, милостиво. Мокеевна взяла иконку за шнурок и повесила её Степану на шею:

– Вот так, будет образок у тебя рядом с крестом нательным. Перекрестись, поблагодари Богородицу за её деяния, поцелуй иконку.

Степан послушно исполнил наставления Мокеевны, затем спрятал образок под рубаху.

– Ну, пойдём, пойдём, Стёпушка. Люди ждут.

Он бросил последний взгляд на могилу, и медленно, как после тяжёлой болезни, зашагал к дому, оставляя позади бедный погост с покосившимися крестами.

На поминки собрались несколько соседей: Гаврила с женой, две древние соседки да Макеевна. Щи, брага, квас, хлеб, огурцы, квашеная капуста. Вот, пожалуй, и всё, чем мог помянуть Степан свою любимую жену.

Уж смеркалось. Мокеевна зажгла лучину. Гаврила поднял глиняную кружку с брагой:

– Ну, по последней. Светлая память твоей Стеше. Ласковая да работящая была.

– Помолимся Господу нашему, всемилостивейшему и всепрощающему, – поднялась тётка, – «Господи Иисусе Христе, сыне Божии, помилуй и упокой душу рабы Твоея Степаниды в бесконечные веки, яко благ и человеколюбец. Рабе Божией преставившейся Степаниде вечная память».

Гости перекрестились и начали расходиться. Один Гаврила топтался на месте. Он несколько раз смущённо порывался ещё что-то сказать, потом всё-таки решился:

– Слышь, Степан, не знаю, говорить ли тебе? … Ну, да ладно… Люди бают, что Стеша утопилась. Сама…. Вишь ли, видели, как барчук приставали к ней. И снасильничали, вроде…

У Степана потемнело в глазах.

– Барчук?! – как эхо он повторил. И вдруг взревел, распаляясь от гнева, – Барчук!? Ну, говори, говори дальше! Что ты ещё слышал от людей?!

– Больше ничего. А барчук Лексей Дмитриевич и вправди из Москвы приехали. Неделю уж здесь. Отдыхают от учения.

Степан сжал кулаки, глаза его налились кровью, опрометью бросился из избы.

Гаврила испуганно закричал:

– Э-э, Стёпка, ты что? Чего удумал?

Побежал за ним следом. Но куда там?! Степан быстрее ветра мчался в сторону поместья. Не догнать….

Гаврила схватился за голову, испуганно прошептал:

– Убьёт! Зачем я сказал?!

У Степана сейчас действительно на уме только одно – убью!

С чёрного хода заскочил в дом, осторожно прошёл кухню и – к знакомому кабинету, где не раз ломал шапку перед барином с нижайшей просьбой – отдать Степаниду в жёны. Из щели под дверью пробивался свет. Степан бесшумно приоткрыл дверь и по-кошачьи подкрался к барчуку. Тот сидел за столом и рассматривал рукоять кинжала, украшенную драгоценными камнями. Прилизанные волосы…. Белоснежный стоячий воротник рубахи…. Задушу!

Алексей Дмитриевич или услышал шорох, или почувствовал присутствие постороннего, – обернулся. Он увидел огромные ручищи Степана, тянущиеся к его горлу, и лицо, полное ярости. Машинально направил лезвие кинжала на холопа. Но Степан перехватил оружие и повернул его в обратную сторону. Брызнула господская кровь. Степан бросился прочь и уже не видел, как голова молодого барина упала на стол, опрокинулась свеча, загорелась скатерть.

Степан мчался от усадьбы в сторону леса, сжимая в руках окровавленный кинжал. Сзади него – пламя: горела барская усадьба. Впереди зияла кромешная тьма. И тут разразился летний дождь. Ливень! Он хлестал в лицо, смешиваясь со слезами, стекал по шее и груди за пазуху. Но он не мог остановить несчастного. Степан, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежал и бежал.

Наконец, выбившись из сил, он рухнул лицом вниз на влажную подстилку из молодых трав. Долго лежал так, до самого рассвета.

– Господи! За что?! За что, Господи! – шептали губы, – За что?!

Перед его глазами возникла Степанида. Она с любовью взывала к нему:

– Стёпушка, сокол ясный, ненаглядный мой! Что же ты наделал? Сгубил себя.

– Он – тебя! Я – его! Чего уж обо мне печалиться, – услышал он свой надтреснутый болью голос.

Дождь давно прекратился. Степан сел на пень, достал образок из-под рубахи, поднёс к глазам. Почудилось ему, что не Божья матерь на нём изображена, а Степанида с не рождённым младенцем. Долго смотрел на неё, читая молитву. Поцеловал образок, вкладывая в этот поцелуй любовь и нежность, боль и жалость, спрятал под рубаху. Взгляд коснулся кинжала – он не помнил, как отбросил его, но поднял и заткнул за пояс.

Сгущались сумерки. Мартовский морозец уже схватил талые лужи. Налетел студёный ветер. По дороге, дзинькая колокольчиком, мчалась запоздалая карета. Помещица Тучина с сыном-недорослем и его дядькой возвращались из гостей. Они спешили: на дорогах было небезопасно. Тати 3 3 Тати – воры, разбойники. в округе развелись в премножестве. Недавно ограбили настоятеля монастыря, который вёз оклады к новым иконам, хотя и ехал он не один – под охраной пяти солдат и унтер-офицера. Но это не помогло, несмотря на то, что солдаты всю дорогу держали пистоли и фузеи 4 4 Фузеи – ружья. с взведёнными курками. Одного шиша 5 5 Шиш – вор, разбойник. даже подстрелили, и тот упал с древа, словно глухарь битый. Но разбойников было много – гораздо больше охраны. И никому, кроме попа, уйти не удалось. Полегли родимые от неправедных рук. А священнослужитель, когда пальба началась, бежал – и к исправнику…. Вызвали подкрепление. Но погоня, осмотр места происшествия ничего не дали – шайки, как не бывало. Передавали и другие слухи о грабежах и убийствах, и, в основном, в вечернее время. Вся округа была поражена татьбой. Даже родилась пословица: «Орёл да Кромы – ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец – всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!» Так что опасения пассажиров кареты были не напрасны.

Тучина, то и дело, высовывалась из окошка и торопила кучера. Она боялась, что ночь застанет их в пути.

– Говорила же, что раньше надо выезжать, а ты всё с барышнями любезничал, ручки им выцеловывал, – ворчала она, обращаясь к сыну, – «подождите, маменька», вот и подождали. Скоро совсем стемнеет. Что будем делать тогда? Где укрываться от татей? Лучше б сами принимали гостей. Пусть щами да грибами, зато в безопасности.