Валерий Рябых - Загадка Симфосия. Исторический детектив

Вспомнился мне по случаю греческий герой Тесей убийца Минотавра – выблядка оскотиневшей царицы Пасифаи. Царственная потаскуха зачала того монстра от быка, в которого воплотился Зевс-соблазнитель. Обретался тот получеловек – полутелец на острове Крит, в глубине подвальных урочищ царского дворца, называемого Лабиринт. Питалось чудовище человечиной, в виде дани ежегодно отсылаемой покоренными народами тамошнему государю Миносу, мужу Пасифаи, язычнику и несомненному рогоносцу. Ради спасения сограждан, обреченных Минотавру на заклание, Тесей, притворясь жертвенным овном, заявился на Крит. Подлежа скормлению чудищу, дожидаясь очереди, он, не теряя времени даром, влюбил в себя царскую дочь Ариадну. Царевна, презрев волю отца, снарядила героя клубком веретенной пряжи. Привязав конец нити у входа в подземелье, Тесей заколол отвратительного монстра и благополучно выбрался вместе с соплеменниками из подземной ловушки.

С тех пор всякие умышленно созданные хаотичные ходы, рассчитанные на невозврат угодивших туда, называют «лабиринтом», памятуя критский чертог мерзости и человекоядения.

Вычитал я дивную историю (как и прочие не менее увлекательные) у Иоанна Малалы (2) в его «Хронографии». Увлекательный сей труд, является любимым чтением молодых иноков в киновиях греческих и италийских. К слову сказать, повести те пробуждают в молодом теле соблазны и похоть, противные чину монашескому. И знаю по шкуре своей, редкий чернец в тех странах полуденных блюдет целомудрие. Но скажу и более, едва ли найдется в тех краях кто из наставников или иерархов высших, способных своим примером помешать чинимому блудодейству. Ибо порой сам папский Квиринал более походит на лупанарий, нежели на цитадель святости. Впрочем, памятуя притчу о блуднице, – кто в этом мире не без греха?

Итак, нам с боярином предстояло спуститься в хладный, подземный мрак. Приготовил я загодя масляный фонарь. Позаимствовав его у запасливого дядьки Назара. Не раскрывая вящего повода, сослался на неотложные письменные труды. Щедро заправил светильник, кроме того, положил на всякий случай в карман рясы два сальных огарка. Смеха ради стоило бы предъявить боярину нитяной клубок, упреждая опасение заплутать в монастырских лабиринтах, по примеру Тесея. Но не было у меня стольких нитей, а побираться на стороне, только сеять ненужные подозрения. Да и уместны ли шутки в подобном предприятии, ибо не ведомо нам, на что горазды еретики, ради сохранения тайны, а значит и жизни своей.

Андрея Ростиславича, похоже, так же впечатлил наш поход. Он встретил меня радостным возгласом заядлого искателя приключений. Ему не терпелось пощекотать нервы острыми похождениями, оттого он собирался на дело, будто на игрища, со смехом и прибаутками. Нарочно испытывая меня, он спросил:

– Оставил ли Ты, Василий посмертную записку или иное, какое извещение о том, где нас искать? Ведь не ровен час, сгинем за компанию в капищах подземных. Зароют нас аки псов, без погребальной тризны, да еще камнями могилки завалят.

На что я ответил: «А кому я нужен-то, ибо обо мне кроме отца с матерью и вспомянуть-то некому. И поддерживая игривый тон боярина, добавил:

– Тебе самому Андрей Ростилавич более пристало оставить памятку. Не то суздальская гридва, шукая тебя, разнесет обитель по камешкам.

Впрочем, смех – смехом, но я понимал, что перегибать палку не следует. Нельзя вышучивать предстоящее серьезное дело. Там наверху, где сплетаются нити судеб, где выстраиваются событийные связи, в отместку нашему нерадению, может произойти сбой. И все затеянное нами полетит в тартарары. Хорошо, коль задуманное, а то и сами сгинем.

Должно и Андрей Ростилавич подумал схоже, став серьезным, он заключил:

– Ладно, Василий, пошутили и баста! Будь ты не инок, предложил бы я испить по чарке зеленого винца. Не для храбрости, а почину ради! А так, как одному мне пить не пристало, то давай-ко брат, перекрестясь, двинемся с Богом.

Что было и сделано. Как можно тише, сдерживая дыхание, покинули мы странноприимный дом. Не хватало нам разбудить кого-нибудь из иноков, тогда уж точно сплетен не оберешься.

Ночь стояла хоть глаза выколи. Постояв малость у входа в укромной нише, свыкаясь со тьмой, ступили мы на скользкий наст. Боясь оскользнуть, сшибить друг друга, разошлись на расстояние вытянутой руки. Но вот боярин нащупал посыпанную песочком дорожку, идти стало легче, и я перевел дух.

Словно заядлые заговорщики, направились мы к западной башне. Согласно указанию Антипия припадочного в ней расположен вход в подземное нутро обители. Андрей Ростиславич, предвосхитив столкновение с богоотступниками, взялся шепотом наставлять меня. Тщась не уткнуться ему в спину, я не мог взять в толк резонов боярина, да и собственный трепет одолевал меня. Я гнал трусливые мысли, но они, наслаиваясь, друг на дружку, совсем запутали меня. Сейчас, пытаясь вспомнить их рой, я различаю лишь тени некоторых из них:

Я увижу тайное бесовское радение!? Не зачарует ли оно меня? Не введет ли оно в соблазн, или еще какую слабость или ничтожество? Не лишусь ли я остатков воли, зачарованный наваждением? Не обращусь ли в бессловесную, не способную на сопротивление скотину? Не подведу ли боярина, обнадеженного мной?!

Примечание:

1. Плутон – мифологический (др. гр.) царь подземного царства.

2. Иоанн Малала – византийский хронист из г. Антиохии (VI в.). «Хроника» И.М. состоит из 18 книг. В четырех первых томах излагаются античные мифы.

Где, пройдя подземным ходом через мощехранилище, боярин Андрей и Василий выслушают речи еретиков .

Не встреченные никем, подобно татям ночным, прокрались мы чрез подворье и вступили в заполненный хламом притвор башни. Благо дверь была смазана и растворилась беззвучно. Затеплив фонарь, мы осмотрелись. Сверху тяжело нависли заиндевевшие своды нижнего яруса. В углу, врастая в кладку, уходила вверх шаткая лесенка без перил, с узкими обледенелыми ступенями. Под ней за уступом стены обнаружили узкую нишу. Осветив темную полость, узрели выложенный камнем спуск, осклизлые порожки почти отвесно ныряли в черный провал. Мы осторожно, боясь поскользнуться и загромыхать в преисподнюю, стали спускаться.

Толку от вонюче коптящего фонаря совсем не имелось. Огня хватало лишь, чтобы не натолкнуться друг на друга в окружавшем промозглом мраке. Приходилось, не доверяя глазам, идти на ощупь, простирая руку, дабы не разбить голову о нависшие своды. До конца спуска я насчитал двадцать ступенек. Число отнюдь не мистическое, но оно напомнило, что столько же дней я знаком с Андреем Ростиславичем. Даже и не верилось, всего нет ничего, а кажется, знаемся давно.