Сергей Перминов - Бешеная Мария. Документальные легенды

Иван Костычев – 226 Землянский полк.

Афанасий Лебедь – 81 Апшеронский полк.

Александр Лисовский – 75 Осовецкая рабочая рота.

Иван Лонченко – 81 Апшеронский полк.

Феодосий Магдейко – 84 Ширванский полк.

Семён Мазов – вольноопределяющийся, 84 Ширванский

полк.

Роман Михеев – 227 Епифанский полк.

Пётр Парамошин – 84 Ширванский полк.

Андрей Письмок – 84 Ширванский полк.

Кузьма Самгилов – 226 Землянский полк.

Пётр Сорока – канонир Осовецкой крепостной

артиллерии

Дмитрий Тутыхин – 227 Епифанский полк.

Андрей Федотов – 227 Епифанский полк.

Михаил Шереметев – 225 Ливенский полк.

Алексей Ясенков – 227 Епифанский полк.

Антон Быковский – звание неизвестно, католик,

Осовецкая крепостная артиллерия.

Степан Абухов – 225 Ливенский полк.

Кузьма Будаев – 225 Ливенский полк.

Сергей Козловский – 225 Ливенский полк.

Иван Кульгинов – 225 Ливенский полк.

Павел Марков – 225 Ливенский полк.

Михаил Негашенко – 81 Апшеронский полк

Антон Мисюра – 225 Ливенский полк.

В этом госпитальном списке мало солдат Землянского полка. Они погибли почти все. Ещё в той «атаке мертвецов». Вечная слава и память тем, кто остался неизвестным тогда. Но это не умаляет их доблести! Когда наступит август 2014 года – вспомните о нас. Через сто лет, но вспомните. Мы тоже хотели жить. Но за нами была Россия. Земля завещанная нам предками. И мы не отдали ни пяди. У нас не было разницы в вере и национальности. У нас была Россия.

Гарнизон крепости Осовец.

Всем пропавшим без вести

Великой Отечественной 1941—1945г.г.

Вначале увиделось небо. Густо-синее, летнее… Потом увиделось как продотрядовцы раскапывали яму, где прятали зерно для посева следующей весной… Потом – как вели батю к пролётке двое красноармейцев с винтовками. И человек в кожаной куртке орал: «Ты ещё вякать будешь, кулацкая морда? В городе разберёмся!"… И пыль за пролёткой по деревенской улице… Потом похороны матери так и не дождавшейся бати из города… И секретарь комсомольской первички рвущий его заявление о приёме в комсомол…

Потом вернулся слух. Где-то вдалеке неясный гул моторов… тройка немецких «лапотников» пролетевших над ним… Значит прошли. Бой был коротким. Ещё бы! Это ведь был прифронтовой тыл. Здесь должен был стоять полнокровный батальон со всеми прибамбасами. Их роту временно поставили на охрану моста. С приказом дождаться смены. И дождались… Немцы выросли как из-под земли. И когда в прицеле его «максима» заплясали фигурки в мышиной форме и залегли, то казалось не скоро появятся они на их стороне. И бой вроде затих. Но появились «лапотники». Раз за разом пикируя они мастерски точно накрывали окопы. Да так, что и головы не поднять. Ещё, что он увидел в последние секунды сознания это несколько пушек выдвинутых на прямую наводку. Разрыв, свой полет куда-то вверх и провал… В тишину и темноту. Сейчас вместе с тупой болью во всём теле возвращались зрение и слух. Значит они прошли. Значит взорвать не успели… Он скосил глаза. Вокруг лежала рота. Мёртвая. А его командир прислонившись к стволу «максима», устало закрыв глаза казалось мирно спал.

– Но я-то ещё живой! – подумал он. – Оглядимся, а там решим, что делать. Война войной, но не звери же они в конце концов! Небось, тоже люди подневольные. Приказали и пошли.

Сбросив с себя чьи-то ноги в расхристанных обмотках, перевернулся на живот и увидел то, что осталось от их позиции: осыпавшиеся окопы, застывших в разных позах сотоварищей, немецких похоронщиков ровнявших часть их окопа под могилу и аккуратно укладывающих туда своих убитых… Тех было не так уж и много.

– Умеют воевать! – подумалось ему снова. – Попробуй, победи. Вот тебе и «малой кровью на чужой территории»… Нет, надо сдаваться! Не могут люди с такой аккуратностью быть зверьми!

Да, воевать с людьми прошедшими по Европе чуть ли не парадом действительно казалось бессмысленным и бесполезным. И решение сдаться в плен утвердилось окончательно и бесповоротно.

Перемахнув через мост напротив него, внизу на дороге остановились четыре мотоцикла с пулемётами в люльках. Ражие, здоровые парни во главе с офицером соскочили на дорогу. Весело переговариваясь стряхивали с себя русскую дорожную пыль. Кто закурил, кто потянулся к фляжке, кто менял магазин в автомате… Трое подошли к офицеру. И тот, достав карту, что-то втолковывал им водя по ней пальцем.

– Всё! Надо вставать. Руки в гору и в плен. Моя война проиграна!

И только он собрался сделать это, как снова припал к земле. Похоронщики вели к этой группе солдат ещё двоих оставшихся в живых после боя. В одном он узнал политрука роты. Молоденького двадцатилетнего мальчишку. На нём не было его комсоставской гимнастёрки. Он шёл в нательной рубахе. Второй был весельчак и любимчик роты Вовчик. Уже без ремня. Улыбающийся, как всегда. Да и шёл-то он как бы не под охраной. Как бы рядом. Старший из похоронщиков козырнув и показав рукой на этих двоих, что-то сказал офицеру. Тот, сняв фуражку и вытерев лицо носовым платком, повертел его в руках и выбросил в придорожную пыль. Подозвав одного из солдат спросил о чём-то. Тот обратился к пленным. Видимо знал русский. И тут Вовчик смеясь подошёл к офицеру и показывая на политрука начал что-то горячо объяснять. Офицер повернувшись к переводчику, внимательно выслушал, покачал головой и жестами показал Вовчику – бей! И Вовчик подойдя к политруку начал его дубасить. Безжалостно. С весёлой злобой. А когда парнишка упал, продолжал своё дело ногами стараясь бить по лицу. Немцы казалось даже с пренебрежением смотрели эту сцену на пыльной просёлочной русской дороге. «Что ж ты делаешь, сука! – подумал про себя пулемётчик собравшийся в плен. – Если я сдаюсь, то ведь не за чью-то жизнь! Ладно я сын кулака. Ладно есть личная обида. Ладно по своей воле хочу. Но ведь ты же, подлюка, на всех комсомольских и партийных собраниях роты больше всех драл глотку за победу! Клеймил позором немецкий рабочий класс лёгший под фюрера… И вот ты как есть на самом деле?!» Он закрыл лицо ладонью. Потом снова посмотрел туда. И когда увидел, как Вовчик просил у офицера пистолет, то вся оправданная схема сдачи в плен на милость победителей вначале треснула, а потом рассыпалась в прах. И поднялось внутри что-то древнее, скифское, кровавое и безжалостное к противнику. Такое, что не оставляет понятие о «потом». Такое, которое надо сделать сейчас. И здесь. А то, что ждёт впереди будет известно «потом». И эта скифская злость хотела крови. Он хотел спасти не политрука. Нет! А молодого двадцатилетнего парнишку ставшего им. Парнишку, которого избивал здоровенный детина на глазах тех, кто должен был это делать по приказу. И по своей звериной философии. Мысль работала чётко. Даже боль отступила на время куда-то.