Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк

– Вроде понимаю немного, – почесал голову дьяк-фантаст. – Еин-кмукаруа – это как бы он возмущается. Еин-кенкаруа – это он как бы жалуется. А киупи, киупи – это как бы угроза.

– Ну? – нетерпеливо подгонял Иван.

– А еще говорит, что самец он…

– Почему самец? – удивился Иван. – Это, наверное, твои фантазии, Тюнька!

– Нет, он сам так говорит.

– Да зачем? Как понимать его?

– Уверить хочет, что не баба он, а вовсе самец.

– Да зачем? Разве без слов не видно?

– Под обрывом не сильно разглядишь… – Тюнька ухмыльнулся. – Вишь, он какой круглый… Когда сквозь кусты лез, сзади казался совсем круглый, как баба… Я ж не знал… Я его немного схватил… Как такого не примешь за бабу?

– А борода?

– Так он бежал ко мне задом, – признался Тюнька.

– А ты его лапать? – Иван хмуро цыкнул на оживившихся казаков. – Повешу, Тюнька! – И нетерпеливо приказал: – Спроси, зачем ему борода? Почему ходит как боярин и кожа белая? Скажи дикующему, что государь у нас не любит бород. Носишь – плати. И еще спроси, точно ли он куши, мохнатый? И кто его родимцы на острове?

– Так много, наверное, не смогу сказать, – покачал головой Тюнька и громко прикрикнул на мохнатого: – Еин киток осива! – И еще что-то сказал, а потом пояснил Ивану: – Он говорит, что он – куши.

Иван нахмурился:

– Спроси, почему так? Вот мы плывем и плывем, а на островах только одни дикующие. Где апонцы?

Тюнька что-то сказал. Проворчал нескладно, как медведь, путаясь в загадочных звуках, но куши что-то понял. Не выпуская лука из рук, присел на корточки у костра, подозрительно оглянулся на Тюньку. Потом, не скрывая изумления, обежал взглядом русских и, остановившись на господине Чепесюке, уже не спускал с него глаз, сразу признал за ним силу.

Ивана это кольнуло.

Ох, дикий край.

По узкой отливной полосе, блестящей, как мокрое зеркало, ходили волны наката. Тяжелые пенящиеся языки жадно облизывали берег и вновь откатывались в море, все еще темное после шторма, заполоненное темными валами, толчеей – за мысом сталкивались сразу два течения, образуя сувой, толкушу, сквозь которую не так-то легко выскочить на чистую воду. А по берегу – сплошные непропуски, отвесные стены скального берега, падающего прямо в море, украшенные поверху разлохмаченными сосенками, выглядящими на все сто лет по своей узловатости, перекрученности, а ростом малые, ну в полтора человека, не более. Каждый ветер норовит их снести, и каждому ветру сосенки дают отпор…

– Спроси дикующего, зачем прыгают на той стороне его родимцы? Зачем копья у них? Не поделили чего?

Тюнька спросил. Куши отрицательно покачал круглой черной головой.

– У мохнатых все хорошо, – пояснил Тюнька. – Радуются празднику, ходят деревня на деревню, а копья в руках и луки напряжены, так это – танец такой.

– Сам зачем здесь?

– Говорит, проверял ловушки на лис.

– Спроси, есть ли у куши имена? А если есть, то как его имя?

– Говорит, он – Татал. Если по-нашему, то Черный. Или Черныш. Как хочешь.

– Зачем кличка такая?

– Говорит, родившись, запутался в материнской пуповине. Задохнулся до почернения, но все же остался жив. Потому и назвали его Таталом. По-нашему Чернышом.

Иван с сомнением оглядел мохнатого:

– Кожа белая.

– Ну, отошла, – за куши ответил Тюнька.

– Теперь спроси, как зовут остров?

Тюнька долго спрашивал, не понимал, переспрашивал, снова не понимал. Потом ответил:

– Симусир.

– Ишь, занесло куда! – выдохнул Иван. – Поистине рукой достать до Апонии.

– А деревенек здесь нет, – перевел слова куши Тюнька. – Совсем нет никаких деревенек.

– Да как нет? Сами видели балаганы.

– А Татал говорит, что совсем нет никаких деревенек. Куши сюда на время приплывают с других островов. С Итурпу, и с острова Чирпой, и с острова Ушишир. Вот на тех островах много деревенек. А сюда приплывают, чтобы меняться товарами, бить морского зверя.

– Много набил?

Куши кивнул, не отрывая испуганных глаз от чугунного господина Чепесюка. Чугунный господин Чепесюк его завораживал. Запустив пальцы во вьющуюся бороду, куши не спускал испуганных глаз с господина Чепесюка, наверное, никогда не видел таких людей.

– Сколько куши на острове?

– Говорит, немного. Приплыло, может, сто человек. Говорит, собираются уходить.

– Зачем торопятся?

– Непогоды боятся. Осенью здесь всегда непогода.

– А Татал? Ну, Черныш, значит… Он сам-то с какого острова?

– Говорит, с Итурпу.

– Тоже уходит? Тоже боится непогоды?

– Тоже боится. Но не уйдет, – не сразу понял ответ Черныша Тюнька. – Он, куши Татал, останется на острове. Говорит, останется на всю зиму. Говорит, что будет помогать духу. Сердитый дух Уни-Камуй требует себе помощника на зиму…

Переспросил, чего-то не поняв.

– Говорит, он, Татал, будет всю зиму помогать духу. Говорит, сердитый дух живет на горе. Зовут Уни-Камуй. Очень сердитый дух. Ходит зимой и летом вокруг горы, построил большой летний балаган, большую зимнюю полуземлянку, имеет некоторых переменных жен и робкого полоняника. Очень сердитый дух. Куши привозят ему пищу, дух ест.

– Разве духи едят пищу?

– Татал говорит, едят.

– Врешь! – возразил Иван. – Не едят духи.

Заспорили.

Молодой казак Щербак утверждал, что русские духи, и немецкие, и всякие другие совсем не едят пищу, а гренадер Потап Маслов сказал, что погибшим в его полку всегда ставили на ночь чашку с крепкой водкой и, как правило, к утру водка исчезала. То есть, он, гренадер Потап Маслов, не знает, едят ли русские духи, но пить они пьют.

– Да как им пить, есть? – возмутился Иван. – У духов разве бывает тело?

Задумались.

Куши тоже задумался.

Сидел на корточках перед костром, испуганно переводил взгляд с одного казака на другого, но чаще смотрел на господина Чепесюка, поразившего его воображение.

Хитрей всех оказался Тюнька.

– А зачем спорить? – сказал. – Посмотрите на Татала. Может, у них и духи такие, тоже дикуют.

– А зачем дух сидит на горе?

Тюнька долго, подбирая и путая чужие слова, расспрашивал Татала, потом пожал плечами:

– Татал говорит, что на горе дух сидит по своей воле. Как бы сам по себе сидит. Пришел и сидит. Волосы у него длинные, светлые, как стружка. Нравится духу сидеть на горе. Никого не пускает на гору – ни куши, ни апонцев.

– Апонцев? Он сказал апонцев?

– Ага.

– Они что, рядом? Они тут близко – апонцы?

– Говорит, близко. Говорит, что лучше бы находились подальше.

– Почему так говорит?

– Плохой народ апонцы. Приходят на деревянных бусах, на особенных судах. Кладовые грабят, котиков бьют. Никого не слушают, один только дух Уни-Камуй запрещает шалить апонцам. Говорит, специально для того сюда пришел. Однажды вечером духа Уни-Камуя не было, а утром уже сидел на горе. А с ним полоняник. Дух Уни-Камуй при ясном небе может ударить молнией. А полоняник пищу стряпает духу.