Наталья Султан-Гирей - Рубикон

— Много народу понадобится, Непобедимый!

Руф от ужаса упал на четвереньки. О великие боги! Вот в кого он ткнул палкой! О, если б в тот миг его святотатственная рука отсохла!

Уже ничего не соображая, перепуганный насмерть магистрат ворвался в комнату и рухнул на колени перед Марком Агриппой.

— Прости, Непобедимый! Смилуйся над безумным слепцом, Любимец Марса и Нике!

— Встань! — Агриппа жестом велел Сильвию поднять обезумевшего от страха отца города. — Ты не знал, кто перед тобой, и я охотно прощаю, но болтливость не прощу!

Непобедимый сдвинул брови, и Сильвий поспешил выпроводить подобострастного магистрата.

Но волнение вредно пожилым людям. Ночью, едва успев добраться с пира домой, благородный Куриаций Руф покинул бренный мир.

— Читаешь? — Скрибоний Либон неодобрительно посмотрел на свою хорошенькую сестру. — Я никогда не вижу, чтобы ты была занята делом. Возьми прялку...

— Я не умею прясть. — Скрибония оторвалась от чтения. — Как прекрасно описана любовь Хлои и Дафниса...

— Ты бросила двух мужей! — Либон возвысил голос. — О чем ты думаешь?

— Захочу — найду третьего. — Скрибония снова взяла книгу. — А сейчас не мешай...

— Вот благодарность за мои заботы. — Либон сел возле сестры. — А я отыскал тебе Дафниса...

— Мне надоели легкие победы. — Скрибония закинула полные руки за голову. — Дафнис живет лишь в песне...

Либон встал и приосанился.

— Сестра моя, благородная Скрибония, твоей руки просит император Рима!

— Октавиан? — Скрибония расхохоталась. — Я его хорошо помню, препротивный был малыш...

— Сын Цезаря посетит нас, — строго перебил Либон. — Приоденься и постарайся понравиться. Этот брак — счастье всей семьи! Для всего Рима!

Октавиан с тяжелым сердцем собирался на виллу Либона.

Все формальности были закончены. О приданом и желательности поддержки Либона в переговорах с Секстом Помпеем Меценат уже условился. Оставалось разыгрывать влюбленного. Октавиан достал из-за пояса письмо друга. Агриппа дал свое согласие, но несколько раз в коротком письме напомнил, что он вполне полагается на благоразумие своего карино.

Скрибония ела черешни. Ее розовые губы, маленькие и полные, лениво приоткрывались. Она сидела среди густой зелени, легкая и светлая, как рисунок на эгейской вазе. Октавиан залюбовался. Особенно ему понравился грациозный наклон головки. Солнце играло в темно-каштановых волосах матроны и бросало сквозь листву на ее белый пеплум золотые кружева. Октавиан, затаив дыхание, следил за ней. Ему было жаль разговором, таким обыденным при любом новом знакомстве, нарушить очарование. Будь Скрибония нарисована на тонкой глине или стекле Мурены, он полюбил бы ее.

Молодая женщина неожиданно подняла голову. В ее глазах мелькнуло чуть насмешливое удивление.

— Мой охотник за орлами! — Она протянула гостю обе руки. — Как же ты вырос, настоящий аркадский пастушок!

Октавиан хотел обидеться, но ее быстрая живая речь, смешливые искорки в золотисто-карих глазах обескуражили его.

— Я не надеялся, что ты меня помнишь!

Скрибония шутливо обняла его:

— Гляди, мы оба одного роста. Мне теперь не подбросить тебя. Ты не будешь строгим супругом и господином? — Она поворачивала остолбеневшего Октавиана, тормошила его, как некогда в Нарбоне.

Они бегали по лугу, догоняли друг друга, играли в "выкуп" Октавиан, поймав пленницу, просил каждый раз цветов.

— Хватит! Целый сад набрал! — Скрибония шутя ударила его по рукам. — Теперь я буду разбойником! Беги!

Она быстро догнала юношу и, поймав за плечи, поцеловала прямо в губы. Октавиан испуганно взглянул на нее и притих.

Солнце садилось, от озера тянуло вечерней сыростью. В его зеркально-тихой глади отражались огоньки в домах на другой стороне, большие светло-серые стволы и черные кроны старых деревьев, росших где-то на самом берегу.

Сумерки сгущались, и воздух казался темней воды. Откуда-то сверху упал мертвый листок. Пробегали струйки верхового ветерка и слегка шевелили челку Октавиана.

Он сидел на мостках, свесив ноги над водой, и по оставшейся с детства привычке болтал ими. Скрибония стояла рядом. Вечерняя тишина и таинственный сумрак захватили и ее. Она молчала. Юноша осторожно коснулся одежды своей нареченной.

— Прости меня...

— За что, Бамбино?

— Я не должен был бы делать тебя такой несчастной, — серьезно проговорил Октавиан. — Со мной очень тяжело... Клодия не смогла, и я благодарен ей, что она поняла...

— А я ничего не пойму, мой Дафнис. — Скрибония опустилась рядом и обняла его. — Я тебе не по вкусу? Нам не обязательно разыгрывать влюбленную пару. Не знаю, нравлюсь ли я тебе, но мне с тобой так легко!

Она прижалась щекой, пушистой и нежной, к его лицу Октавиан вздрогнул. Неведомое проснулось где-то в самой глубине его крови. Он закусил губы и закрыл лицо руками.

— Ты будешь со мной несчастна... я... я не знаю...

Скрибония с мягкой настойчивостью отвела ладони от лица и, держа его слабые, хрупкие пальцы в своих маленьких сильных руках, стала целовать побледневшего мальчика... Октавиан потянулся к ней.

— Но ты простишь меня... мою робость... мои бесконечные болезни...

Скрибония засмеялась, тихонечко, ласково и торжествующе.

Либон не зажигал огня. На столе стыл нетронутый ужин. Сестра опаздывала. Очень, очень важно для тестя Помпея, чтобы его легкомысленная сестрица пленила молодого императора. О юноше одни рассказывали, что он не по годам распущен и сластолюбив. Другие, наоборот, посмеивались, что император Рима в полном повиновении у своего друга и даже боится глядеть на девушек. Но, как бы то ни было, если Скрибония приберет мальчика к рукам, Антония и Лепида можно будет отстранить, с Агриппой рассорить, и тогда Секст Помпей и Скрибоний Либон станут негласными опекунами властителя мира. Меценат в своих письмах намекал...

— Почему темно? — Скрибония остановилась в дверях. — Ужин готов? Умираю, хочу есть!

Либон засветил резную лампаду. На прозрачном светильнике кружился хоровод нимф и фавнов. Их темные тела трепетали от вспышек пламени и казались охваченными томлением. Скрибоний любил эту безделушку. Она напоминала ему веселые деньки на одном из островов лазурной Эгеи.

Флотоводец Владыки Морей покосился на сестру. Скрибония ела быстро и молча. Потом, отодвинув тарелку, задумчиво поглядела на огонь.

— История Тарквиния и Лукреции повторилась, — она глубоко перевела дыхание, — но Тарквинием была я...

Либон недоумевающе пожал плечами. Манера говорить загадками раздражала. Он смутно помнил древнюю легенду о злом и гордом тиране-насильнике и прекрасной невинной деве. Наконец, уразумев циничный смысл намека, расхохотался. Его толстые упругие щеки запрыгали от смеха.