Наталья Султан-Гирей - Рубикон

Октавиан промолчал, потом начал медленно одеваться:

— Я все запомнил, Ливия Друзилла! Но и ты вспомнишь не раз!

Финиковая роща сбегала к реке. В ней росли пальмы с широкими лопастями ребристых ветвей. Их высокие стволы обволакивал густой войлок. из-под войлока через каждые две-три пяди выглядывали мертвые черенки листьев-ветвей. Весной дерево на самой верхушке выпускало четыре свернутых в трубочку узких листочка. До осени эти листочки успевали вырасти в огромные, сильные ветви, потом отпадали, но пальма продолжала расти и плодоносить.

Агриппа прижался щекой к мохнатому жесткому стволу. Он был один в лесу и не хотел никого видеть.

— Подлецы! — громко проговорил молодой полководец. — Торгаш и шлюха! Сговорились против меня!

— Кого ты проклинаешь? — из-за деревьев показался Статилий Тавр.

В руках он держал шлем, полный фиников. Продолговатые ягоды, лоснящиеся и коричневые, напоминали майских жуков. Юноша не спеша отправлял их в рот.

— Мессала не сдержал мое обещание... Я оказался лжецом.

— Зачем же такие некрасивые слова? Ты обещал свободу и жизнь беглым рабам. Им сохранили жизнь, но по закону отправили к хозяевам. Это военная хитрость, а не ложь...

— Нет, тут хитрости военной нет, а это все, чтобы унизить меня, крестьянского сына! — Агриппа стукнул кулаком по стволу так, что пальма закачалась. — Я хотел сохранить жизнь этим несчастным, обещал им! Патриции довели до того бедняг, что они восстали, пошли за пиратом...

— Ты все зло видишь в патрициях. Любой мужик мечтает прикупить парочку-другую рабов и не поблагодарит тебя, если ты поможешь его невольникам сбежать...

— У крестьян тоже есть рабы, — сумрачно согласился Агриппа. — Но бедняк не издевается над ними, он заставляет их работать, так ведь и сам трудится рядом! Тридцать тысяч молодых, храбрых, сильных уничтожены... Позорно, вероломно! Он вернул их хозяевам... Будто бы не понимает, на какие пытки обрек он этих воинов!

— Мятежник, беглый раб не воин! Позор Помпею, что записывал их в армию! И чего так переживать? Потолкуем за чарочкой о веселом. — Статилий расплылся в улыбке. — Жена Помпея влюбилась в тебя по уши...

— Плевал я на них всех, а больше всего на Ливию Друзиллу! Это ее рук дело, эти тридцать тысяч жизней...

— А ты свали все на Лепида, — услужливо подсказал Статилий, — обвини его в нарушении твоей воли, в излишней жестокости, в стремлении захватить Сицилию... Избавишь императора от этого проклятого бурдюка — Кукла тебе ноги поцелует! — Статилий захохотал. — Опять помиритесь... Смотри, тебя уже ищут!

Высокий смуглолицый раб-нумидиец в расшитой серебром тунике цвета морской волны низко склонился перед флотоводцем: его господин благородный Эмилий Лепид просит Непобедимого разделить с ним вечернюю трапезу.

Лепид принял гостя у себя в опочивальне. Перед ложем стоял небольшой столик, накрытый на двоих, и удобное, похожее на игрушечный трон, кресло.

— Прости, что не встаю, но я болен. К тому же, наверное, я ровесник твоего отца. Как здоровье почтенного Випсания?

Агриппа удивленно и благодарно посмотрел на гостеприимного хозяина. Никогда никто не интересовался его родными, а этот вечно пьяный циник вспомнил...

— Я давно не был дома, но в мой последний приезд отец еще мог сам идти за плугом.

Лепид налил себе вина и пристально посмотрел на юношу.

— Тебе я вина не дам. У тебя какое-то горе, а когда у человека горе, ему нельзя искать утешения в дарах Дионисия.

— Валерий Мессала нарушил мое обещание!

— Не лги мне! — Лепид сочувственно и осуждающе взглянул на него. — У тебя другое горе, и зря! — Он осушил чашу.

— Был я еще моложе тебя. Любил девушку. Мы были равны и по знатности, и по богатству. Нас обручили. Но ее отец все оттягивал день свадьбы. Я очень любил Фабиолу, но понимал: развязать девичий пояс дочери консуляра я посмею лишь на брачном ложе...

Лепид снова налил себе вина и залпом выпил.

— Я был молод, — печально повторил он, — а та женщина была очень красива и скучала. Моя невеста узнала о нашей связи и приняла яд. Я любил Фабиолу, а не ту, другую, и хотел у смертного ложа моей невесты вскрыть себе вены, но один сердобольный раб, будь он проклят, дал мне вина с настоем трав, дарующих забвение, и я остался жить, но... — он показал глазами на кубок, — с тех пор я служу Дионисию усердней, чем другим богам. — Лепид прикрыл кубок ладонью. — А тебе не надо! Твой бог — Марс, и он милостив к тебе. Сколько тебе лет? Двадцать шесть? Вот видишь, я старше тебя вдвое, и поверь мне, только смерть того, кого мы любим, истинное горе!

Агриппа все с большим изумлением глядел на своего собеседника. Он никак не ожидал от Лепида такой почти отцовской нежности.

— И еще я говорю тебе. — Лепид положил на тарелку гостя поджаренную ножку фазана. — Избавься от этой дикой привязанности. Он не стоит твоей верности. — Старик поднял кубок. — Перед тобой, Марк Агриппа, широкий мир! Океан и твердь земная у твоих ног! Антоний не отвергнет твоей дружбы, я бы гордился таким сыном и соправителем!

— Благодарю тебя, Эмилий Лепид, за высокое мнение обо мне, но вряд ли ты гордился бы сыном-изменником. — Агриппа отодвинул нетронутое блюдо. — Моя дружба и мои ссоры с Октавианом — одно, а моя верность императору и Риму — другое. Я не Кориолан, зовущий варваров на Рим, и сыграть на моей слабости никому не позволю!

Он сел в ногах у старого триумвира и, обмакнув палец в его кубок, начертил на столе карту,

— Вот, смотри. Тут Италия и ее сердце Рим, а там Египет и его сердце Александрия. А мир один, и всюду люди хотят есть хлеб, спать спокойно и растить своих детей. Теленок с двумя головами если и родится, то скоро умирает, и его, как нечистого, закапывают подальше от деревни. И двух сердец в одном теле не бывает. Людям, чтобы они мирно жили, нужна единая крепкая держава. Вот и выходит — или Антоний и власть чужеземцев, или Октавиан и Италия. Твои африканские владения граничат с державой Клеопатры. Сегодня ты друг нам, завтра тебя могут принудить стать нашим врагом. На что тебе, старому, больному человеку, власть? Власть нужна или герою, или преступнику. Ты не герой, а преступником вряд ли пожелаешь стать.

Лепид прищурился:

— А ты герой или преступник?

— Спроси моих легионеров, да и не обо мне речь. Я не царь, не диктатор, не триумвир...

Лепид хмыкнул:

— Ну, положим... положим, что ты герой, а твой Октавиан?

— Октавиан Цезарь божествен! — твердо отрезал Агриппа. — Ой, ой, и это говоришь ты? И так серьезно? Ой, не могу! — Лепид захохотал, взмахивая руками и хлопая себя по коленям. Наконец, задыхаясь от смеха, выдавил: — В какую же именно минуту ты подметил его особую божественность?