Наталья Султан-Гирей - Рубикон

Если б Агриппа разрешил ей уехать в имение или дал бы развод. Но, когда она заикнулась, что так было бы лучше для них обоих, он жестко ответил: "Развода не дам! Не хватало, чтоб весь Рим смеялся надо мной".

Домой Агриппа возвращался поздно. Долго мылся в домашних термах, нежился в сухом пару и натирался оливковым маслом.

За ужином небрежно бросал своей супруге:

— Не жди меня, во дворце триумвира сегодня ночью секретное совещание.

— Да утра? — Лелия иронически улыбалась.

— Моя Афродита Книдская, ты почаще заглядывай в зеркало, может быть, и поймешь, отчего совещания так затягиваются. И брось свои пакостные мысли.

Год консульства истекал, а дел становилось все больше и больше. С трудом выбрав свободный вечер, Агриппа спросил у Октавии, где хранятся неразобранные записи Цезаря. Ему известно со слов соратников Дивного Юлия, что многие замыслы диктатора так и не были воплощены в жизнь и уже прочно забыты. Пусть это лишь наброски великих планов, но их необходимо сохранить для потомков, а возможно, и воплотить.

Октавия недоуменно повела пышным плечом:

— Мой супруг Антоний передал брату целый ларец исписанных табличек и пергаментов. Мы его поставили в тайник. Маленький так и не открывал его ни разу.

— Другие были заботы, — учтиво возразил Агриппа, — а теперь пора.

Сестра императора повела его в свою опочивальню и, нажав на нос маленького фавна, высеченного в мраморной стене, открыла тайник. Агриппа с трудом вытащил вместительный ларец.

— Тут мне на всю ночку работы. Не прогонишь?

— Оставайся, сколько тебе нужно, я уйду к детям. Прислать твоего друга?

— Нет, я должен побыть один. Принеси лишь светильники поярче и никого сюда не впускай.

Расположившись прямо на полу, Марк Агриппа начал вчитываться в потускневшие от времени письмена. Раскладывал наброски о войне и походах в одну стопку, неотправленные письма к близким — в другую и, наконец, отдельно откладывал записи Цезаря о преобразовании столицы. Только недоумок Антоний мог полагать, что Дивный Юлий перенесет когда-нибудь центр своего государства в Александрию! Гай Юлий Цезарь был римлянин!

Агриппа углубился в строительные замыслы Цезаря. Они были великолепны, поражали гигантским размахом, но в мелочах то и дело сквозило недостаточное знание Дивным Юлием законов математики и механики. Цезарь и сам чувствовал это, и часто на полях виднелись заметки: "Спросить у Витрувия". Очевидно, копии планов, уже более разработанные, хранились у этого зодчего. Агриппа припомнил молчаливого немолодого человека с суровым солдатским лицом и пристальным взглядом слегка прищуренных глаз. Он уже встречался с любимым зодчим Цезаря в те дни, когда Октавиан задумал одеть Семь Холмов в мрамор. Тогда помешала война с пиратами, но теперь, когда у страны по крайней мере несколько лет передышки, можно приступить к серьезным преобразованиям. Начать, конечно, следует не с храмов и галерей с прекрасными статуями и фресками, а с постройки общественных терм, водопровода, осушения болот.

Консул так заработался, читая и перечитывая наброски Цезаря, проверяя расчетами их жизненность и хотя бы примерную стоимость, что не заметил, как рассвело и во дворце триумвира началась жизнь. Он очнулся, лишь когда Октавиан, тихонько войдя в комнату, обнял его за плечи:

— Почему ты не позвал меня помочь тебе разобраться в этом старье?

— Не хотел будить. — Агриппа ласково улыбнулся. — Бессонные ночи не для тебя, мой божественный император. Будешь потом весь день хныкать.

— А все-таки... — Октавиан притворился обиженным.

— Мы с тобой давно уже все поделили пополам. — Агриппа поправил стопку табличек. — Тебе — триумфы, мне — битвы, тебе — слава, мне — власть. А власть — это труд, неустанный, неусыпный... но я не в обиде. Ночью я хотел разбудить тебя и прочесть то, что меня поразило. Подошел, посмотрел, как ты сладко посапываешь, и пожалел...

— Ты слишком уж жалеешь меня...

— А больше мне некого жалеть. — Агриппа нахмурился. — Только у меня и хорошего в жизни, что ты, Октавия да ваши ребятишки. Я смотрю на Юлиолу, и мне кажется, что она и моя... да и весь ваш выводок...

— Ты несчастен с Лелией?

— Я был бы несчастен с ней, если б любил ее, — медленно проговорил Агриппа. — А так... — Он задумался. — Просто не очень счастлив. Семьи у меня по-прежнему нет, а мне нужен сын. Мой сын, моя пиценская кровь. Я часто думаю, лучше я б женился на простой деревенской девушке. Знаешь, вероятно, греки правы, утверждая, что Афина — вечно дева. Кто же польстится на колючий пергамент, будь на нем хоть вся мудрость Соломонова написана?

Меценат давал торжественный ужин. Перед трапезой слух гостей, собравшихся в большом светлом зале, украшенном фресками и искусными мозаиками, услаждали лучшие поэты Рима.

Их слушали с деланным вниманием. Люди собрались под покровом Друга Муз, чтоб встретиться с нужным человеком или же напомнить великодушному хозяину о своем ходатайстве. Никому из этих погрязших в долгах сенаторов, разбогатевших на проскрипциях всадников и земляков Мецената, приехавших в Рим со своими хлопотами, не было дела до нежных вздохов влюбленных пастушков. Один лишь Квинт Фабий ловил жадно каждое слово Горация, а после чтения увлек поэта в укромный уголок и стал читать ему свои стихи.

Остальные же гости, разбившись на небольшие кучки, оживленно беседовали. Император с сестрой также почтили дом Друга Муз своим присутствием. На вопрос о здоровье матроны Ливии Октавиан мило улыбнулся:

— Моя супруга такая ревностная мать! Она ни за что не оставит хоть на миг своих малюток. Как и подобает истой квиритке, сидит дома и прядет шерсть. — Он прошел к колоннам и опустился на биселлу рядом со своим другом.

Агриппа рассеянно кивнул триумвиру. Он не спускал глаз с Лелии. Одетая со вкусом, прекрасно причесанная, супруга консула беседовала с молодым эллином.

— Краснобай из Афин, — буркнул Агриппа, — рассуждают о первопричинах бытия.

— Я давно ее не видел. — Октавиан повертел в пальцах сорванный листок. — Ты уверял, что она далеко не красавица. Я этого не нахожу.

— А мне все равно. — Агриппа сплюнул на мозаичный пол и растер плевок ногой. — Родить не может, так на что мне ее красота?

Меценат тревожно поглядел на них. От этого дикаря можно ожидать всего. Он знал манеру Агриппы ковырять ногтем фрески или, еще хуже, оставлять жирные следы пальцев на драгоценнейших манускриптах и был уверен, что так бесцеремонно пицен ведет себя лишь у него в доме, точно желая подчеркнуть свою нелюбовь к хозяину этих сокровищ. Друг Муз направился к Непобедимому.

— Молодой Фабий рассказывал мне, что Сенат хочет предложить тебе на твой выбор или проконсульскую власть над обоими Галлиями, как Дивному Юлию, или облечь тебя полномочиями проконсула Морей, как Помпея Великого после его побед на Востоке.