Наталья Султан-Гирей - Рубикон

Она целовала его, но маленький пицен был еще слишком юн и чист, чтобы почуять в этих нежных прикосновениях не осознанную самой Флавией страстность истосковавшейся женщины.

На каникулах Марк Агриппа провел дома всего две декады. Он совсем бы не поехал, боясь оставить Флавию наедине с ее горем. Но Випсаний, тяжело вздохнув, развязал засаленную тряпочку, где хранились золотые монетки, скопленные на покупку пары волов, горестно посмотрев на блестящие кружочки, взял два денария:

— Жена, я сам поеду за ним!

Его верная подруга молча кивнула, жаль было расставаться с надеждой уже в эту осень приобрести парочку круторогих, но желание повидать сына было сильней.

Агриппа встретил отца сдержанно и коротко сказал:

— Трибун умер!

Випсаний скорбно качнул головой, и больше они об этом не говорили.

Но дома ни встреча с сестрами, ни материнская нежность не могли утешить мальчика. Едва только поспели крупные орехи, Агриппа притащил домой два больших мешка и начал собираться в обратный путь.

— Матрона Флавия там одна, — пояснил он отцу. — Старик ее не любит.

— Это хорошо, сынок, что ты умеешь быть благодарным, — согласился Випсаний, снаряжая сына в дорогу. — Сам доедешь, или проводить?

— Не маленький. — Подумав, мальчик прибавил: — Ты вот что, отец, лучше раз поклонись хорошенько Скрибонию и попроси у него денег в долг, да купите сразу волов, чем каждую весну толстомордому кланяться. В будущее лето мы с тобой отработаем ему эти деньги.

Випсаний умиленно кивнул. Вот какой у него сынок! С внуками Суллы учится, отметки самые хорошие домой привез, а об отцовском хозяйстве не забывает, заботится о своей семье.

Проводив сына за околицу, хромоногий Випсаний долго смотрел вслед, как, закинув котомку за плечи, шагал по дороге его первенец.

Агриппа спрыгнул с телеги, на которой его какой-то добрый поселянин подвез к самым воротам, не заходя в школу, не умывшись с дороги, побежал к Вителиям. Широко распахнул калитку и замер, ошеломленный...

Урна Люция исчезла. На цоколе черного мрамора стояла ваза, полная алых роз. Рабыни, весело напевая, расстилали на траве полотна, пожелтевшие в сундуках за зиму. Еще жаркое солнце позднего лета выбелит их до белоснежности...

Флавия в чем-то светлом и радостно шуршащем выбежала навстречу, крепко обняла и, прижавшись щекой к щеке, шепнула:

— Как ты вовремя! На днях моя свадьба!

Агриппа оттолкнул ее, смотрел широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Ему показалось, что он ослышался, может быть, Флавия говорит о чьей-то там свадьбе... Ведь не прошло и трех месяцев со дня смерти ее Кая!

— Я выхожу замуж за Марка Вителия, двоюродного брата Люция. Помнишь, он был на похоронах?

— Ты... — Безобразное солдатское слово сорвалось с пухлых детских губ, и еще более страшным, более безобразным казалось это ругательство потому, что его произнес ребенок.

Флавия беспомощно опустила руки.

— Мне 24 года. Когда ты вырастешь, ты простишь меня, — горестно шепнула она.

Но Агриппа не слушал ее оправданий;

Он пробежался по всем свадебным полотнам, оставляя на белоснежной ткани грязные следы, выбежал за калитку и кинулся в самую глубь школьного сада.

Там, на своей любимой полянке, упал наземь и глухо завыл, царапая себе лицо, бился, об землю...

И вдруг почувствовал, как чья-то крепкая и жесткая рука ласково легла на его затылок. Он поднял голову. Над ним стоял Кануций. Единственный глаз Ганнибала смотрел на мальчика с нескрываемой нежностью.

— Кто тебя, мой стратег, так обидел? — В голосе Кануция прозвучало столько ласки, такое далекое от насмешливости сострадание, что Агриппа не выдержал и, зарыдав еще отчаяннее, выкрикнул:

— Она выходит замуж, а клялась...

— Брось. — Кануций сел на траву рядом с мальчиком. — Это не дело мужчины и воина так убиваться... Ведь ты воин и мой самый умный стратег.

Агриппа, глотая слезы, кивнул. Кануций погладил его плечи своей единственной рукой и, горько усмехнувшись, прибавил:

— Эта хоть дождалась, пока трибун глаза закрыл. Все они такие, мой мальчик! А мужчина должен быть сильным и не лить слезы из-за каждой юбки! — Кануций встал. — Пойдем ко мне. Я покажу тебе то, ради чего стоит жить!

Бывший военный трибун жил в каморке при школьном здании. Единственный раб-грек прислуживал ему, варил нехитрый обед, поддерживал чистоту в убогом жилище школьного Пифагора.

Комнатка Кануция была узкой, но светлой и чистой. Походная койка, стол о трех ногах и полки с бесчисленными книгами составляли все ее убранство. Книг было много, все больше греческие пергаментные свитки да египетские папирусы, свернутые в трубки.

Агриппа, наморщив лоб, пытался прочитать замысловатые названия, потом вдруг спросил:

— Доблестный трибун, ты говоришь, все женщины плохие. А как же моя мама?

— Я говорил о богатых бездельницах. Они и детей уже не хотят, только бы пакостничать. А твоя мать крестьянка. Она трудится, растит детей и любит их.

— Да, меня очень дома любят, — с гордостью сообщил Агриппа. — Я же старший. Меня один богатый патриций хотел купить, давал столько золота, сколько я вешу, — прихвастнул маленький пицен, — а мама не согласилась. Да и нельзя мне рабом быть. Я ж римский гражданин!

— И потому плюешь на все другие народы, а квириты плюют на тебя, италика. — Кануций подошел к полкам и достал изукрашенный чертежами свиток. — Труды Архимеда. Он был грек и ученый, но насколько он был достойней наших римских бездарностей вроде Красса!

Агриппа развернул свиток. Там были рисунки рычагов, полиспастов, таранов... Под каждым рисунком формулы и пояснительные надписи.

— Доблестный трибун, я не знаю по-гречески.

— Надо учиться! Я вот тоже не знал и уже здесь, в школе, выучился, чтобы прочесть в подлиннике Архимеда, Фалеса и Пифагора. И не именуй ты меня "доблестный трибун". Когда мы одни, зови меня дедушкой. И чаще приходи ко мне... Подожди, Архимед тебе не по зубам. Я дам тебе другое сокровище. Это труды великого мостостроителя Мамурры. Нет такой гати, нет такого болота, чтобы Мамурра не смог навести понтон. А сколько мостов, крепких, прочных, перекинул он через самые бурные, капризные реки! Бери и читай, а что непонятно, приходи ко мне. С радостью объясню. — Единственный глаз Ганнибала приветливо светился. Он протянул мальчику свиток.

— Спасибо, дедушка. — Агриппа прижал драгоценный подарок к груди. — Я приду, если можно.

— Приходи. Это счастье — воспитать стратега. Знал бы ты, как мне надоели откормленные тупицы!

С самого начала занятий Марк Агриппа твердо занял первое место. Даже по ненавистной риторике подтянулся и вполне разумно отвечал греку об обязанностях доброго гражданина и красотах Гомера. А впрочем, зачем воину красноречие? Римский меч красноречивее всех греческих ораторов и философов. Была б хорошая отметочка — и хватит! Другое дело — наука о числах и природе вещей!