Наталья Султан-Гирей - Рубикон

— Мы все предпочитаем смерть рабству! — напыщенно возразил Мессала.

— Вы? Вы все давно рабы. — Кассий поднялся. — Убили хозяина и мечетесь в страхе перед новым господином. Мразь! — С его уст слетело привычное солдатское словцо. — Не толпитесь тут, как бараны! В бой!

Понурившись, командиры покинули палатку вождя. Толстяк Скрибоний с шумом перевел дыхание:

— Друг Валерий, пошли умирать за Республику, будь она неладна.

Но благородный Валерий отнюдь не рвался навстречу вражьим копьям. Скрибоний, помявшись, ушел один.

— Любезный Лонгин, я полагаю... — Быстрый взгляд Мессалы скользнул по кованому ларчику с казной.

— Что делается у Брута? — безучастно спросил Кассий.

— Разбит, — поспешно буркнул Валерий, подвигаясь к заветному ларчику. Он хотел еще что–то прибавить, но панические вопли с поля битвы заглушили его слова.

Кассий молча подошел к походному столику. Неизвестно зачем посмотрелся в зеркало.

— Подарок жены, — пояснил недоуменно наблюдавшему Мессале. — Отдашь ей. — Он болезненно содрогнулся. — Я и забыл, ее уже нет...

Кассий достал из–под подушки короткий римский меч.

— Хорош? В парфянском походе со мной был... От деда достался. Дед им пол–Африки завоевал.

Валерий отвел глаза. Он узнал меч Кассия. Два года тому назад пятнадцатого марта этим клинком трибун заколол диктатора.

Кассий потрогал лезвие и, прежде чем Валерий успел сказать хоть слово, вонзил острие под ключицу. Не обращая внимания на еще хрипящего самоубийцу, Мессала в один прыжок очутился у ларчика и нырнул с добычей под боковой полог палатки.

Агриппа пробился к своим. Навстречу скакал Тит Статилий. Отборные войска Брута, когорты патрициев, где даже рядовыми легионерами служили дети и внуки сенаторов, ворвались в лагерь триумвиров и уже громили обозы. Сальвидиен Руф с остатками войск отступил к лесу. Император при смерти, еще в самом начале битвы его сковал странный сон. Тит Статилий вместе с Сильвием перенес бесчувственное тело Дивного Дитяти в надежное место.

Агриппа кинулся разыскивать своего повелителя. В тени старого дуба, бережно укутанный теплыми плащами, Октавиан крепко спал. Вокруг него толпились вооруженные телохранители. Склонясь к мальчику, Антоний тряс его, кричал над самым ухом. Бамбино не просыпался. На миг глаза, затуманенные безумием, приоткрылись и тотчас же снова сомкнулись.

Агриппа оттолкнул старшего триумвира и разорвал одежду на груди спящего. Нащупав рукой сердце, несколько мгновений взволнованно прислушивался, потом усмехнулся.

— Ничего с ним не будет, охраняйте хорошенько. — Агриппа быстро обернулся к Антонию. — Пусть Сальвидиен Руф соберет беглецов и двинется в обход. Известите людей, что Кассий уничтожен, вражий штандарт у нас.

Антоний кивнул. Он был подавлен и растерян. Его собственная победа над лучшим стратегом противников меркла от горестного известия о разгроме лагеря.

Сальвидиен Руф потерял шестнадцать тысяч убитыми, вдвое больше, чем Брут.

— А ты? — нерешительно спросил он Агриппу. — А он? Что, если умрет.

— Нас с тобой переживет, — нетерпеливо крикнул юноша. — Дело надо делать, а не охать...

Он пронзительно свистнул, сзывая соратников. Покрытый кровью и пылью Марсов легион, любимые солдаты Цезаря, пятый раз в день пошел в атаку.

Агриппа, сменив неудачливого Руфа, сам повел их на лагерь Брута.

Цвет республиканской армии пал еще в первой битве. Наемники и союзники Брута, фракийцы, защищались вяло. Обремененные добычей, они больше помышляли о бегстве, чем об обороне.

Покинув своих воинов, Марк Юний под охраной преторианской центурии проник в брошенный лагерь Кассия. Горестно рыдал над трупом своего властного друга.

— Похороните с честью! Он был последний Римлянин!

Из обломков копий спутники Брута, Ливии Друз и Скрибоний, сложили погребальный костер.

— Мы проиграли. — Друз с суровой печалью запечатлел на мертвом лбу вождя прощальный поцелуй. — Не говорю тебе: Кассий, прощай, – до скорого свидания!

— Как, и ты? — Брут страдальчески посмотрел на крепкого синеглазого старика. — Значит, и мне?

Он осекся. Из–под седых лохматых бровей ярко–синие, все еще молодые глаза консуляра смотрели властно и спокойно.

— Тебе не обязательно. — Ливии Друз достал меч. — Может быть, твой двоюродный брат простит. Твой ведь кинжал сделал это отребье императором!

— Убей меня! — Брут в отчаянии рухнул на колени и склонил голову. — У тебя твердая рука!

— Нет, уволь. Ты уж как–нибудь сам. — Ливии Друз укрепил меч в ямке и, широко взмахнув руками, точно собираясь взлететь, бросился на клинок.

Брут вскрикнул и закрыл лицо руками. Когда очнулся, был один. Скрибоний исчез.

Вечерело. Солнце клонилось к небольшому лесочку. Тянуло прохладой... На костре, распространяя зловоние, тлел труп Кассия. Рядом лежал старый Ливии Друз. Он ничком упал на меч, и острие, пронзив тело, вышло между лопатками...

Марк Юний устало уронил голову на руки. Как же он может заставить других верить в свою правоту, когда он сам уже давно ни во что не верит, ни на что не надеется! Нельзя заставить людей верить в то, что им непонятно, и умирать за то, что им не нужно. Его идеальная республика лучших, аристократов крови и духа, никому не нужна... Солдаты – та же чернь, а Брут не может быть демагогом, вожаком этой черни.

Рассудок мутился... казалось, нужно вспомнить что–то необычайно важное и все будет хорошо... вспомнить... вспомнить... но не мог. Голова раскалывалась.

— Ничего, ничего, вспомню, — пробормотал он.

Брут поднялся с земли. На сыром сидеть вредно. Может начаться приступ, а у него еще столько дел...

— Я и так опоздал.

Стилет, которым он два года назад заколол отца, остер. Цезарю было не очень больно.

— Пойми, отец, меня обманули: убедили, что это необходимо. Децим и Кассий так говорили мне, и я им поверил. Тебе я не сделал больно, право, не больно...

Обливаясь кровью, Марк Юний упал к подножию костра.

Заслыша торжествующий зов горниста, Октавиан спокойно встал с земли, аккуратно отряхнулся, поправил волосы и звонко крикнул:

— Коня! Я еду сражаться не на жизнь, а на смерть!

Зажатые в кольцо остатки легионов Брута метались. Легионеры поднимали в знак сдачи копья, патриции бросались на меч. Увлеченные погоней, полудикие горцы крошили сдающихся, но внезапно победители отхлынули.

По полю битвы между расступившимися бойцами, как чудесное видение, ехал молодой златоволосый всадник в алой тунике. Наклонив голову, он с состраданием разглядывал павших. Какой–то раненый застонал. Октавиан соскочил с коня и, подняв голову умирающего легионера, поцеловал его в глаза. Солдаты окружили Бамбино Дивино, касались его рук, одежды... Их божество, он пожалел одного из них.