Наталья Султан-Гирей - Рубикон

Октавиан закрыл лицо руками, но сквозь пальцы жадно следил.

Седой, как лунь, в глубоких морщинах, ветеран Габиний; подошел к краю трибуны.

Октавиан обрадовано вскрикнул. Он доверял Габинию. И чутье не обмануло. Легионеры признали зачинщиком смут Люция Антония.

Император посетил своего раненого полководца. Тит Статилий жил с матерью в одной из боковых улочек, на Витумине. Здесь не было ни роскошных вилл недавно разбогатевших дельцов, ни мрачных, укрепленных, как цитадель, гнезд древней знати.

Маленькие розовато-желтые домики из ноздреватого, как деревенский сыр, песчаника доверчиво выглядывали из легкой зелени весенних садов. кое-где уже цвели сливы и начинали расцветать яблони. Пахло влагой и мокрой от недавнего дождя листвой.

Из окна одного из маленьких домиков раздался голос Тита Статилия:

— Заходи, Агриппа, заходи! Да ты не один, и Кукла соизволил! Заходите, друзья, заходите!

Октавиан рассмеялся. Бесцеремонность Статилия живо напомнила школьные деньки. Если Марк Агриппа считался первым по успехам, то Статилий прочно стяжал лавры первого озорника. Когда кресло выскочило из-под благородного Вителия и понеслось вскачь по школе, выпороли Тита Статилия. Когда маленький, робкий Корнелий нашел под подушкой живого ужа, его старший брат избил Тита Статилия. Но веселый и озорной мальчишка никогда не обижался, только строил рожи и подмигивал: не зря влетело!

Агриппа любил иногда поозорничать с ним, но не дружил. Со Статилием никто не дружил в школе. Шустрый и острозубый, как хищная рыба, Статилий и сам не искал ничьей дружбы. Было в нем что-то от канатного плясуна — даже играя со смертью, он паясничал.

И сейчас, увидя входящих гостей, он закрыл глаза и принялся изображать умирающего, потом, внезапно подпрыгнув на постели, закричал на весь дом:

— Мама, скорей на стол самых откормленных пулярок, паштет из соловьиных язычков, самого дорогого фалернского вина, а если нет, давай лепешки с тмином и бобы! Кажется, остались после обеда.

Октавиан снова засмеялся, но вспомнив, что он всемилостивый император, торжественно протянул Статилию руку.

— Кровь, пролитая за меня, алой латиклавой ляжет на твою тогу!

Статилий недоуменно и обрадовано пролепетал:

— Ты... это всерьез... — Он схватил протянутую руку и осыпал поцелуями. Потом покосился на Агриппу.

Агриппа наклонил голову.

— И если заслужишь, весь твой род внесем в сенаторские списки.

Раб внес столик, и матрона Терция сама уставила его таре лочками с бобами поджаренными ломтиками каких-то овощей, и как триумфатор, на середину стола въехал зажаренный петух, ровесник Тита Статилия. Статилий здорювой рукой раз лил вино:

— За вас, мои друзья! Скоро снова в поход!

— Тебе не воевать, а позаботиться о своем здоровье надо, — заметил Агриппа. — Дай карту Востока.

Терция принесла ворох еще школьных чертежей. Агриппа, отодвинув блюдо с петухом, расстелил нужную ему карту.

— Тебе на хорошенько залечить рану. Поезжай на Восток. Новые города, новые люди... Посетишь, — Агриппа нагнулся над картой, — Милет, Афины, Александрию, Массалию...

— Мы с матерью живем скромно, — перебил Статилий, — и потом через два-три дня я буду здоров.

Агриппа кашлянул.

— В горле пересохло.

Статилий хотел подлить вина, но Агриппа остановил его:

— Нет, друг, лучше родниковой водички ничто не утолит жажду. Карино — обратился он к императору, — там у них в саду я приметил родничок. Принес бы мне водички, только в черепушке, терпеть не могу серебряных кубков.

Октавиан, улыбнувшись, отправился за родниковой водой.

Агриппа быстро швырнул на стол узкий клочок папируса:

— Тут имена купцов, кто из них в каком городе живет, цифрами — долги.

Статилий пробежал глазами список и свистнул:

— Много же ты задолжал!

— Это не я должен, мне должны. — Агриппа скупо улыбнулся.

Статилий, совершенно опешив, смотрел на гостя.

— Тебе, а откуда?

— Тебе спокойней этого не знать. Скажешь им, что все их векселя у меня, но я кредитор милостивый, очень милостивый, такой любопытный, что ради любопытства все проценты прощу.

Статилий, по-прежнему недоумевая, смотрел на него.

— Мне нужно знать, — отчеканил Агриппа, — как колеблются цены на пшеницу, шерсть и железо. Кто из полководцев закупает у них эти товары и сколько, какие укрепления вблизи этих городов, чьи отряды там стоят, у кого Секст Помпей закупает все необходимое для своих пиратов. Из каждого города сообщение. Вот криптограмма, — Агриппа обмакнул палец в вино и начертил цифру три, — вместо нужной буквы пишешь третью от нее. Кроме тебя и меня, никто не знает. А узнает кто-нибудь... — Агриппа провел рукой по горлу и повел глазами в сторону двери: — Ему знать не надо. И еще, это уж не приказ, а моя просьба: сделай гадость Меценату. Всем его клиентам внуши: ветеран Цезаря Сильвий Сильван покупает те же товары дороже, а продает дешевле. Статилий кивнул:

— Ты не в ладах с Другом Муз?

— Никто не любит, когда на его овечку зарятся. — Агриппа нахмурился. — Я кровь проливаю, а он только кошельком бренчит, и то жмется.

Тит Статилий дипломатично вздохнул и выдавил из себя улыбку:

— А вот и твой златокудрый Ганимед с нектаром из нашего родника!

В дверях стоял Октавиан в жасминовом венке и бережно держал в руках старинную резную чашу из темного дуба.

— Смотри, какая прелесть! Матрона Терция дарит ее нам!

Агриппа жадно отпил и, не разглядывая чаши, опустил ее на стол.

— Пошли, карино! А ты, Статилий, думай, когда говоришь. Октавиан Цезарь — император Рима, а не какой-нибудь гречонок Ганимед.

На улице уже смеркалось, и в воздухе сильней пахло травами и цветом яблонь. Звезды, еще маленькие, по-весеннему смутные, вспыхивали то тут, то там в медленно лиловеющем небе.

— Знаешь, — вдруг сказал Октавиан, — я хотел бы быть рапсодом. Ходил бы и по большим дорогам, и по малым тропам. Входил бы в любой дом и под звон лютни сказывал бы людям о героях, о древних обычаях. И везде мне были бы рады, и везде был бы мне кров, и везде меня ждали бы чаша теплого молока и свежая лепешка только что из золы. Я не знал бы ни людской зависти, ни ненависти. Я был бы счастлив.

— А сейчас ты несчастлив, что ли? — огрызнулся Агриппа. — Почему ты не был сегодня на Марсовом поле?

— У меня кровь из носу шла, а потом я был занят.

— Какими же державными делами?

— Вечно насмешничаешь! — Октавиан зябко повел плечами. — Да, по твоим понятиям я бездельничал. Я переводил Софокла. Можешь смеяться сколько угодно, но после того, как ты мне рассказал о Лелии и ее отце в склепе, я вижу, понимаешь ты, вижу девушку в лохмотьях и слепого старца.

— Аттик не слепой, — вставил Агриппа, — он только ногами слаб.