Олег Борушко - Мальтийский крест

– Ничего себе завалящая корона! – сказал князь, чтобы что-нибудь сказать. – Великий магистр суверенного, как его… ордена больницы? Так-так-так. – Потемкин, подняв с пола деревянную маковку, пытался присобачить ее на место. – А народ?

– Гриша! Да что с тобой сегодня?

Потемкин вдруг снова вскочил, отшвырнув в сердцах деревянный шарик.

– Ты что, не понимаешь, что я к армии еду? – почти выкрикнул князь. – Где судьба России решается? А ты мне про какой-то хрен моржовый, прости Господи…

– Фельдмаршал – он и есть фельдмаршал, – тихо сказала Екатерина, глядя на князя. – И правильно. И с Богом.

Потемкин пошел пятнами, рубец на брови побагровел.

– С каким Богом? – со сдержанной яростью сказал он.

– Ты-то? С православным. А вот Павлуша – тот с католическим…

Потемкин с минуту тупо смотрел на императрицу и вдруг опустился обратно в кресло. Он все понял.

Князь провел рукою наискось по шраму, словно пытаясь восстановить стереоскопичность зрения. "Если Павел Петрович Романов сделается магистром ордена, хоть иезуитского, хоть Мальтийского, – он должен будет перейти в католичество. А за католика русские мужики никогда не пойдут бунтовать. Будь он хоть трижды раззаконный наследник престола…"

Случайные кусочки моментом сложились в простую, как удар шпагой, мозаику.

Екатерина мягко подошла, остановилась перед светлейшим и, сцепив руки внизу живота, кивнула головой.

До Потемкина долетел запах ее любимых "Пиров Шамахана" – душистых пачуль, привезенных по его приказу из каспийской орды.

– Я-то ведь своего окна в Европу еще не прорубила, – сказала она.

– И это будет уже не изгнание наследника, а почетная государственная миссия, – тихо добавил Потемкин, напомнив Екатерине лучшие годы, когда мысли их неслись взапуски, обгоняя и дополняя друг друга.

Потемкин расстегнул пуговицу на мундире. "А я-то со своим дурацким Очаковом! Матушка Очаков давно взяла, и крепость отстроила, и плывет дальше на всех парусах, – с горечью думал он. – С севера Европы – русские Кронштадт и Выборг, с юга – русские Греция и Мальта. Потом Менорка и Гибралтар. Европа в клещах Великой России…"

– Посла, значит, на Мальте не примут… – заговорил Потемкин, словно стараясь перебить давешнюю тупость запоздалой прозорливостью.

– А как к Гибралтару подберемся – пусть англичане в Индию через Северный океан ходят, – подхватила Екатерина. – Поостынут, с японцами подружатся. Это у них будет серьезный союзник…

Потемкин только тут заметил, что все еще держит смятый черновик царского письма.

Он расправил лист, поднес к лицу и еще раз пробежал.

– Посла нашего на Мальте принять не смогут – папы римского испугаются, – сказал князь. – Отказать побоятся – у нас теперь в Черном море флот. – он сверкнул глазом на царицу.

– Ну, ты бы как? – Екатерина стала вновь прохаживаться по кабинету.

– В большом откажем – посла не примем, – сказал Потемкин. – В малом уступим – капитанчика для Балтийской эскадры пришлем. Авось русские и не обидятся…

– Вот тут Очаков нам и не помешал бы! – вдохновенно добавила Екатерина. – Пока Волконский на "Святом Николае" до Мальты дойдет – ты как раз и… Ты уж постарайся. На Мальте понимают только один язык – морских флагов. Как только турки нам проливы отдадут…

– Ну уж, сразу и проливы…

– Так я тебя для чего к армии командирую?

Потемкин поднялся. Полный злобной похмельной энергии при входе в кабинет, теперь он стоял перед ней опохмеленный по всем правилам целительства. Ему не увидеть Великой России. Он просто уже не способен видеть дальше победы – после стольких побед. Требуется зрение поострее. А он… Он возьмет Очаков и поставит последнюю потемкинскую веху на границах любимой державы.

– Вечером заглянешь? – спросила Екатерина, глядя в сторону. – Никого не будет, – быстро добавила она. – Я уж тогда и благословлю на дорожку.

– Очаков, говорите, ваше величество? – Потемкин, встрепенувшись, задорно поглядел на нее. – Эхма, дам прикурить! Напоследок…

– Не зарекайся. Ненароком в лес пошел, да невзначай топорище вырубил, – сказала Екатерина, подошла вплотную и, твердо взяв руками за седые виски, поцеловала прямо в губы.

Сдав в шесть утра караул, Джулио по широким и мелким ступеням улочки Святого Павла направился в верхнюю часть Валетты.

Мутное январское солнце едва показалось над морем, за фортом Рикасоли. День обещал быть жарким и желтым.

Торговцы уже повысыпали на улицы, запах из пекарен вкусно стелился по бодрому зимнему воздуху. Крахмальные раковины стоячих женских капюшонов – "джонелл" – с треском сталкивались в переулках. Перлы женских личиков внутри хозяйственно устремлялись захватить хлеба для "хобзиз-биззейт" – гигантского мальтийского бутерброда с постным маслом, каперсами, тунцом и целым деревом салата. Без этого циклопического завтрака ни один уважающий себя мальтиец не начнет промыслового дня.

И торговцы, и хозяйки, и даже зверские мальтийские коты, едва завидев рыцаря, робко жались по стенам.

Крупная фигура Литты, с длинными руками, производила двойственное впечатление силы и нескладности. А привычка перебирать плечами наводила на мысль, что графу неуютно в собственном теле. Когда рыцарю неуютно – не знаешь, чего ждать. Впрочем, даже если уютно – все равно лучше не связываться.

Джулио, которому Мальта представлялась одним величественным храмом, брезгливо глядел на торговцев, женщин и котов, бессовестно набившихся в церковь.

До утреннего рапорта адмиралу флота Лорасу оставалось два часа. Пойти домой позавтракать? Граф вспомнил, что так и не поужинал. Да еще эти ступени высотою в пиццу! Семенишь, как нотариус…

Ступени вывели на валеттский рынок перед собором Святого Иоанна.

– Пастицци, ваше сиятельство! – опасливо пролепетал ближайший лоточник.

– С фасолью, ваше сиятельство! А то с сыром, – смелее откликнулся другой.

– Авокадо, ваше сиятельство! Для настоящих мужчин! – обнаглев, кричал третий.

Но Джулио только презрительно выпячивал грудь, продвигаясь в толпе как линкор среди алжирских плоскодонок. Эти деревенские замашки – завтракать на улице – он бросил, не успев приобрести, еще в юности, когда дерзко вырвавшись из расписания миланского дворца, схватил жесточайшее отравление.

Вал голода внутри огромного тела, однако же, неутолимо нарастал, раздраженный запахами и бессонной ночью.

"Робертино увидит – не простит, – думал он, сглатывая слюну. – Интересно, чем завтракают на русском судне?"

Джулио остановился перед каменным прилавком с выпечкой. Покупатели моментально рассосались: рыцарь на рынке – это даже звучит странно.

– Кальцоне, – сказал он, указывая на пиццу, свернутую в соблазнительный конверт.