Олег Борушко - Мальтийский крест

– Фромаджио? Жбейна? – торговец услужливо заподхватывал лоснящиеся тела пицц с разными сортами сыра.

– Литта! – тихо сказали сзади.

Джулио расправил плечи.

– В другой раз, – сказал он, спокойно отводя руку лоточника, и не спеша обернулся.

Перед ним стоял барон Лорас собственной худой персоной. Адмирал флота, кавалер Большого Креста5, начальник негласной Тайной канцелярии ордена. Правда, одетый в штатское.

– Интересно, – сказал Лорас, окидывая взглядом лоток за спиной Джулио и впиваясь на секунду в лицо торговца.

Джулио молчал.

– Очень интересно-с, – добавил Лорас, цепко осматривая теперь Джулио.

Жесткое лицо Лораса, словно запечатлевшее родные Апеннинские предгорья, внушало трепет даже членам Конвента.

Джулио переступил с ноги на ногу. Публика любопытно взирала с разных сторон. Джулио спиною чуял подавленную усмешку. Только что такой важный, огромный и неприступный, он стоял теперь навытяжку перед мелким Лорасом, известным на острове под кличкой Мангуст.

Лорас даже подсвистывал похоже, словно мангуст за мгновение перед тем, как впиться гадюке в скользкую шею.

– Из караула-с? – быстро спросил барон.

"Что он здесь делает в такой час? – думал Джулио. – Соглядатаям не доверяет? Обходит владения сам?"

– Русский фрегат, ваше превосходительство, – сказал Литта громким своим, гудящим голосом.

– Да вы не кричите, брат. – Лорас беспокойно повел глазами по сторонам. – Пройдемте-с. – он взял Джулио под руку. – Русские? – он поднял тонкую бровь.

– Просят заход, – снова пробасил Джулио.

Лорас поморщился.

Толпа расседалась перед рыцарями, как масло под горячим ножом, и смыкалась далеко позади.

– Захода им не будет, – сухо сказал Лорас. – Письма велите передать с патрульными.

Джулио повел плечами так, что Лорас невольно ступил в сторону.

– Они подняли имперский флаг, – сказал Джулио.

– Посол? – удивился Лорас и замедлил шаг.

Джулио промолчал. В животе беспощадно урчала несъеденная "кальцоне-фромаджио".

Лорас окинул сбоку высокомерный профиль Литты, при всей суровости напоминавший Пиноккио.

Словно фуганком выструганный красавец нос, триумфальные арки бровей, выписанные щедрым углем по загорелому лицу, высокомерный подбородок из твердого ливийского кедра… Только черная родинка, перекочевав из материнского рода Висконти в сильно приподнятый угол губ, смягчала деревянное впечатление.

"Доносят, что мальтийки с ума сходят, – думал Лорас, глядя на кокетливую родинку. – Где мужчину раздражает несообразность, женщину привлекает контраст. Интересно, есть ли у торговца пиццей дочка?"

– Сколько пушек? – спросил адмирал.

– Тридцать по левому борту.

Лорас походил желваками.

– Распорядитесь насчет писем с борта и отдыхайте, – задумчиво сказал он.

Волконский с самого утра, как только подняли флаги, ходил по палубе "Святого Николая", словно зверь по клетке. "Какая наглость, – думал граф, с ненавистью вглядываясь в бастионы форта Святого Эльма. – Карантин! Лгут, собаки. Скавронский в Неаполе ясно объяснил: карантин на Мальте – для кораблей из варварских стран. Мы идем из Неаполя. Или они русских считают за сарацинов?"

Дмитрий Михайлович вынул хронометр. "Даю время до трех пополудни", – геройски решил он, спускаясь в каюту.

В каюте переоделся в полевой полковничий мундир.

Граф Волконский имел секретную инструкцию императрицы. Канцлер Безбородько, вручая ее при официальном пакете, сказал: "Смотри не горячись. Но и флага российского уронить не давай. Зрозумив?"

В дверь каюты постучали.

– Дмитрий Михалыч! – капитан вошел, не дожидаясь разрешения. – Пушки в нашу сторону заворачивают, по бастионам забегали. Это что же – турки мы им разве?

Волконский как стоял, так и сел на диван.

– Да где ж ответ? – посол стал быстро гладить себя по колену. – Да верно ли ты видел?

– А вы сами поглядите.

В каюту снова постучали, заглянул вахтенный:

– Ботик с берега.

– Ботик? – сказали они в один голос и посмотрели друг на друга: Волконский – растерянно, капитан – озабоченно.

Чертыхнувшись, капитан быстро вышел из каюты.

"Как кричать, так первые, – раздраженно думал капитан. – А чуть чего, уже и в штаны наложил".

Через четверть часа капитан принес пакет.

Волконский перед зеркалом поправлял эполеты.

Пакет за печатью ордена был адресован императрице всероссийской Екатерине Второй.

Волконский повертел пакет в руках, вопросительно посмотрел на капитана. Иван Андреевич пожал плечами:

– Больше ничего, граф.

– А на словах?

– Спросили, когда отходим.

– А вы?

Иван Андреевич замялся.

– А вы, капитан? – повысил голос Волконский и вытянул шею из воротника до треугольной ямочки под гортанью.

– А я, граф, – вскинулся капитан, – в иностранных портах, согласно регламенту, обязан в первую голову исполнять команды портовых властей! "Ежели сие не связано с риском для российских подданных и безопасностью судна", – язвительно процитировал он.

– Ясно, – сказал Волконский, спрятал шею и внезапно успокоился. – Стало быть, вы не видите риска для российских подданных?

Капитан пожал плечами.

– Ну так а я его вижу! – весело сказал граф.

Капитан упрямо наклонил голову.

– А потому… – продолжал посол. – Вы ведь обещали сняться с якоря до заката? Ну так снимайтесь. И постройте мне команду на полубаке.

Капитан покачал головой:

– Извольте письменный приказ, граф.

– Приказ получите. Стройте команду.

Через полчаса шестидесятипушечный фрегат "Святой Николай" с расчехленными орудиями, с канонирами при полной боевой выкладке, миновав заградительные посты фортов Рикасоли и Святого Эльма, вошел в Большую Гавань Валетты.

Великий магистр Ордена госпитальеров Эммануэль де Рохан с четырех утра пребывал в прекрасном расположении духа. Воскресная охота в лесу Бускетта удалась: олень и дюжина зайцев.

– Крути не верти – постный день, – с сожалением кивая на добычу, сказал он повару из беглых бедуинов.

– Да уж куда постнее, – отозвался тот, оттопыривая оленье веко и с ненавистью заглядывая зверю в помутневший глаз.

Из парнокопытных право на существование повар признавал только за верблюдами. И то не за всеми, а сугубо за одногорбыми дромадерами. Остальных парнокопытных он честно и принципиально не любил. Оттого блюда из местной дичи выходили у него пикантными до оскомины. И это особенно нравилось великому магистру.

Де Рохан велел зайцев раздать челяди, оленя – ободрать и на лед для гостей, голову – набить и в каминную.

"А вот мою голову небось не набьют, – с сожалением думал он, подымаясь по ступеням загородного дворца. – Так и зароют. А хорошо бы у папы в Ватикане над камином… М-да. Когда такое в голову лезет – того гляди, и вправду набьют".