Афонсо Шмидт - Поход

При слабом, неверном свете луны двор ожил. Как? Неужели больного оставили на улице, в ночной сырости? Да, на тюфяке под простыней угадывались очертания тела. Вокруг двигались и скользили какие-то крошечные тени. А! Это был уже не больной, а труп. Жители барака оставили покойника на земле. И под простыню забрались крысы; они там возились, шуршали, испуганно попискивали…

Он отошел от окна. Кастан спал. На другой постели кто-то безмятежно храпел. Должно быть, это кубинец Бенито. Лаэрте лег на предоставленную ему койку, с головой покрылся простыней, но не мог заснуть. Всю ночь он слушал бой часов на колокольне церкви Санто-Антонио.

На рассвете у дверей остановилась какая-то повозка. Послышались голоса… Не приехал ли катафалк за покойником? Нет, это в пекарне начали выдавать клиентам хлеб. О, эта земля, где жизнь и смерть смешиваются до такой степени, что мы не в состоянии их различить!

Он встал и распрощался с товарищами по комнате. Кастан со свечой в руке проводил его до двери. Выйдя на улицу, Лаэрте быстрыми шагами направился к вокзалу. На углу под фонарем люди из барака все еще продолжали курить и разговаривать…

Повернув за угол, он столкнулся с Тото Бастосом и обнял своего нового друга.

– А где Артур Андраде? Почему он не пришел?

– У него желтая лихорадка. Вчера вечером свалился. Здесь это дело обычное…

И они, не сказав больше ни слова, вошли в здание вокзала, заполненное ранними пассажирами, преимущественно бедно одетым людом. С путей доносились гудки паровозов.

Старый помещичий дом в Пайнейрасе выглядел заброшенной хижиной; при каждой буре то отпадал кусок штукатурки со стены, то обрушивались стропила. Тогда Алвим останавливаясь во дворе, смотрел на разрушения и давал себе слово после уборки урожая заняться перестройкой дома.

Но время шло, и ничто не менялось. После отъезда Лаэрте в Сан-Пауло жизнь здесь стала еще более унылой; дона Ана все дни проводила среди негритянок в хлопотах по хозяйству, а муж с самого утра расхаживал по плантациям и наблюдал за работой негров. Только вечером после кофе с домашним печеньем он развертывал газету и комментировал события в провинции и в столице. В хорошую погоду он выходил на веранду и проводил там долгие часы, размышляя над счетами, наблюдая за далекой спящей зензалой.

Однажды взволнованная дона Ана оторвала его от дум. Она уже собиралась ложиться, но вдруг услышала потрескивание и сразу же на кровать посыпалась сверху земля и обломки черепицы. Дом рушится! Муж побежал в спальню, зажег лампу и, задрав голову, принялся разглядывать балку, стропила и обрешетку. После этого он на всякий случай решил передвинуть супружескую кровать в боковой альков. На следующее утро фазендейро послал Салустио в Капивари за подрядчиком. Через несколько дней в Пайнейрас прибыли мастеровые с лестницами и инструментами. Среди них был плотник Жоан Пашеко. Их поместили ночевать в сарае.

И вот начались работы, сопровождаемые руганью негритянок по адресу каменщиков, которые таскали по всему дому ящики с известью, черепицу и кирпичи. Рабочие ходили по комнатам, не спрашивая разрешения, и шаркали по полу своими сапожищами, облепленными глиной. Пол покрылся коркой грязи толщиной в два пальца.

После обеда эти люди усаживались возле сарая, покуривая самодельные толстые сигареты. Однако Жоан Пашеко предпочитал разгуливать по фазенде: его видели то у жернова, то на пастбище, куда Салустио каждый вечер приходил сгонять разбредавшийся за день скот. Как-то во время одной из таких прогулок Жоан будто невзначай завел с парнем разговор:

– Куришь?

– Курю. Да вознаградит вас господь…

Жоан Пашеко вытащил кремень с трутом и принялся терпеливо высекать огонь.

– Много тут негров в зензале?

– Всего двадцать восемь…

– Почему же вы не бросите ее? Ты знаешь, что есть люди, которые не щадят своих сил для вашего освобождения?

– Знаю, сеньор.

– Так пользуйтесь случаем, бегите все из зензалы и направляйтесь в Сан-Пауло, остальное устроится…

– Но как?… Когда?

– Да в любой день; предупреди товарищей, и скоро вам скажут, что надо делать.

– Правда?

– Правда.

Издалека послышался голос Алвима, звавшего Салустио.

Парень побежал на зов хозяина.

После этого молодой негр и плотник встречались неоднократно и договорились об уходе с фазенды всех негров. Такие же приготовления к побегу происходили в это время и на других фазендах.

Ремонт помещичьего дома занял больше недели. Накануне отъезда каменщиков Салустио спросил своего нового друга:

– А если мы доберемся до Сан-Пауло, кого там искать?

– Сеньора Антонио Бенто из «Реденсан».

– От чьего имени к нему обратиться?

– От имени Антонио Пасиенсия… Но не понадобится ни к кому обращаться. Мы будем извещены о побеге, и каиафы сами позаботятся обо всем. Извозчики, студенты, приказчики и печатники – все они ваши друзья. Не сомневайтесь в этом. Главное – начать действовать здесь, в зензале.

Они простились. Немного погодя мастеровые, забрав свои инструменты, покинули фазенду. Дом теперь стал понадежнее, но, по словам Женовевы, превратился в хлев. Много дней кряду она и другие служанки мыли и скребли замазанный известью пол, на котором отпечатались следы сапог каменщиков. Однако спокойствие не вернулось в Пайнейрас. Каждый вечер, когда Алвим погружался в чтение газеты, надсмотрщик подходил к веранде и хлопал в ладоши. Женовева приглашала его войти.

– Добрый вечер, сеньор Антонио!

– Добрый вечер, Симон. Какие новости?

– Да не очень хорошие. Зензала – что осиное гнездо. Только и слышно жужжание.

– Ну, а ты что?

– Прислушиваюсь, наблюдаю, пока больше ничего…

Алвим ударил кулаком по столу.

– А как на других фазендах?

– Я спрашивал: всюду негры ходят взбудораженные.

– Это все они…

– Кто они?

– Аболиционисты. Доходят до того, что пробираются в зензалы и сбивают негров с толку. Чего доброго, кто-нибудь из них уже побывал и у нас…

– У нас этого нет, головой отвечаю!

– Но со дня на день они могут появиться, вот увидишь…

– Я сразу же открою огонь…

На следующий день шум в зензале был такой, что Симон пришел к фазендейро раньше обычного и признался, что он уже не в состоянии удерживать негров в повиновении. Нескольких заковал в кандалы, надеясь таким путем допытаться, что же происходит, но понял, что невольники скорее умрут, чем развяжут языки. С другой стороны, поведение старого Муже и остальных негров стало совсем иным: он заметил, что они с трудом сдерживаются, чтобы не вцепиться ему в горло, защищая закованных товарищей.

Алвим решил действовать.

Каждое утро перед отправкой в поле Симон раздавал невольникам пингу. Они становились в очередь во дворе зензалы, и надсмотрщик наполнял им кружки. В один прекрасный день раздачей водки занялся сам Алвим, надеясь в это время что-нибудь выведать. Когда он вошел во двор, все, как обычно, смиренно приветствовали его. Он взял бутыль с водкой и, прежде чем начать раздачу, обратился к невольникам со следующими словами: