Иван Шамякин - Петроград-Брест

Ленин не захотел, чтобы телеграмму ему читал Троцкий, — решительно протянул руку.

«Сегодня в 19 часов 30 минут от генерала Гофмана мне официально заявлено, что 18 февраля в 12 часов заканчивается заключенное Российской Республикой перемирие и начинается снова состояние войны».

Кровь ударила в голову. Владимир Ильич чуть было не скомкал бумагу, пальцы сжались. Однако спохватился. Его положение обязывает быть сдержанным. Достал из кармашка жилетки часы. Отметил, что Троцкий пробыл в наркомате более двух часов. И не позвонил. Чем он там занимался, получив такую архисрочную телеграмму? Связывался с немцами? Проверял?

Успокоенный сдержанностью Ленина, который ни единым движением не выдал своего душевного состояния, Троцкий плюхнулся в кресло у стола и с присущей ему самоуверенностью сказал:

— Думаю, это провокация. Толстяк Самойло — царский выкормыш. Контрразведчик. Шпион. Неизвестно только, чей теперь. В Бресте он снюхался с Гофманом. Прогуливался с графом Черниным. Я не удивлюсь, если он останется у немцев, учинив нам провокацию.

Ленин не знал Самойло лично, но помнил, какую характеристику давали генералу и Крыленко, и братья Бонч-Бруевичи.

В другое время Ленин, наверное, возмутился бы таким шельмованием человека, военного специалиста. Но теперь он не стал вникать в поклеп Троцкого на Самойло — не об этом думал.

Ленин знал: все в телеграмме правда, и уже прикидывал, что надлежит сделать, чтобы защищаться от этой зловещей правды.

— Допускаю иной вариант — телеграмма не от Самойло. Я пытался связаться с ним — немцы не дали связи. Возможно, Гофман решил нас припугнуть, чтобы вынудить принять позорный мир. Но мы не из боязливых. Пусть попробует Гофман наступать… Поглядим, что из этого выйдет. Немецкий рабочий класс…

«Какая демагогия!» — Ленин поморщился. Вышел из-за стола, прошелся к двери и оттуда сказал Троцкому решительно, зло:

— Довольно революционных фраз! Мы их сказали больше, чем надо.

Человек, не признававший не только авторитета Ленина, но и всей партии, смутился — почувствовал в голосе Ленина негодование.

— Немцы начнут наступление! В этом нет сомнений. Немецкий рабочий класс нас не спасет. Действовать нужно самим. Заключение мира! — Владимир Ильич остановился перед Троцким и сказал тоном командира на поле боя: — Сейчас же телеграфируйте Кюльману наш протест. По условиям перемирия они должны объявить о возобновлении войны за неделю. А не за сутки. Из семи дней немцы украли у нас пять. Это бандитский прием. Однако мы вынуждены уступить разбойникам. Передайте, что мы принимаем брестские условия мира!..

— Без решения ЦК? — осторожно, тая усмешку, спросил Троцкий.

Ленин снова взглянул на часы и тяжело вздохнул: созвать сейчас ЦК нелегко. Да, пожалуй, и не нужно — поднимешь людей с постелей, «левые» явятся раздраженными, потребуют объяснения обстановки, к телеграмме могут отнестись так же, как Троцкий: липа, мол.

Владимир Ильич вдруг взял стул, пододвинул его ближе к наркому иностранных дел и еще раз попытался поговорить с той товарищеской доверительностью, с какой беседовал с этим человеком перед его последней поездкой в Брест.

— Я прошу вас понять. Играть в войну и мир мы дальше не можем. Мы ставим на карту не что-нибудь — революцию, Советскую власть. Партия, пролетариат не простят нам этого.

— У партии насчет мира разные мнения, Владимир Ильич, — холодно ответил Троцкий.

Случалось, на словах Троцкий был искренним, умел и любил порассуждать, поспорить. Теперь же своим ответом он дал понять, что ленинской искренности не принимает, что у него есть свое определенное мнение, которого он один на один даже не желает высказывать.

Разговора по душам не получилось. Выяснив некоторые дипломатические детали, Владимир Ильич поспешил проститься с ночным посетителем.

Троцкий поехал спать.

Ленин пошел в телеграфную, чтобы связаться с Могилевом, со штабом Главнокомандующего: передать телеграмму Самойло, узнать, как ведут себя немцы на линии фронта, посоветовать повысить бдительность на случай неожиданной атаки — теперь от кайзеровцев ожидай любой провокации, наступление они могут начать раньше, чем объявили. Пусть армия будет готова к наступлению противника!

Еще до завтрака Ленин побывал у Свердлова. Председателя ЦИК заявление Гофмана встревожило так же, как и Председателя Совнаркома. Однако горячий и одновременно спокойный, когда нужно, до того спокойный, что ничем не пробиваемое хладнокровие его на заседаниях ЦИК иногда доводило меньшевиков и эсеров до приступов бешенства, Яков Михайлович рассудил, что требовать созыва Центрального Комитета немедленно, утром, не стоит. Пусть каждый из членов получит информацию по своим каналам и «переварит» ее. Днем, наверное, будет больше ясности.

— Пока что ее так же мало у нас с вами, Владимир Ильич, как и у наших оппонентов.

— Но я боюсь, что Троцкий с его настроениями будет не прояснять, а темнить. При своей энергии и влиятельности начнет «нажимать» на Иоффе, на Урицкого… Да и на Бухарина, опьяненного своей теорией «перманентной крестьянской войны», которая не что иное, как утопия, абсурд.

— Нам тоже полезно посоветоваться и с нашими единомышленниками, и с нашими оппонентами. Я чувствую, предстоит нелегкий бой. К нему нужно подготовиться. Поручите мне, Владимир Ильич, переговорить с товарищами.

Ленин согласился.

Начинался обычный рабочий день с нескончаемым множеством дел, посетителей, бумаг. Но день этот отличался от других тем, что любой вопрос Ленин связывал с возможным немецким наступлением и решал с учетом такой чрезвычайно опасной для Советской Республики ситуации.

Мария Николаевна Скрыпник не смогла поехать вместе с Ворошиловым. А поехать ей нужно — отдохнуть, полечиться. Ленин из разговора с Бонч‑Бруевичем выяснил, что Скрыпник хотела бы лечиться не в Харькове — в Киеве.

Владимир Ильич даже эту поездку маленькой худенькой женщины связал с событием, от которого зависела судьба революции. Тут же пригласил Марию Николаевну к себе в кабинет.

— Вы хотите поехать в Киев?

— Да, Владимир Ильич. Мне кажется, нигде я так не отдохну. Вы не представляете, как я люблю Киев!

Ленин внимательно посмотрел на женщину.

— Мне неприятно вам говорить, но может случиться, что господин Винниченко, радовцы помогут немцам выбить из Киева советские части. Мир не подписан, немцы заявили о возобновлении войны. С Радой у них договор…

— Мне нужно остаться? — спросила Мария Николаевна.

— Нет-нет. Вы обязательно должны поехать. Я просто хотел предупредить.

За время совместной работы Скрыпник хорошо узнала Владимира Ильича, умела понимать не только любую высказанную им мысль, но и «читать» невысказанное.