Сергей Мстиславский - Накануне

Крымов кивнул.

— Даже представители социалистических партий, — исключая большевиков, конечно: но это же не политическая партия, а секта, — не выдвигают в настоящее время требования республики. Конституционная монархия, стало быть. Вопрос только в кандидатуре на престол. И в данном отношении существует также полное единодушие: малолетний цесаревич Алексей, при регенте — великом князе Михаиле Александровиче.

Крымов нахмурился. Михаил? Это новость. Алексеев ничего подобного не говорил.

— Ви-но-ват! — перебил он, раздельно и веско расставляя слога. Армия… я имею в виду, конечно, офицерский корпус… наилучшей кандидатурой считает кандидатуру великого князя Николая Николаевича. Он о-ч-чень популярен в войсках, — даже среди солдатишек, — особенно после того, как по интригам немецкой партии — императрицы и ее присных — смещен с поста главковерха. И по характеру своему, будьте уверены, его высочество покажет класс: настоящий монарх.

Голос Милюкова прожурчал, мурлыкающий, ласковый.

— Виноват! В этом вопросе у нас полная, смею заверить, договоренность с генералом Алексеевым. Мы, конечно, относимся к его высочеству с бесконечным уважением, и первым актом нового правительства будет восстановление его в звании главковерха. Но в отношении трона у нас (он особо ударил на слове), союзников, твердое убеждение, что Михаил… именно, как вы изволили сказать, — по характеру…

"Оседлать думают, — соображал Крымов, поглядывая на топорщившиеся в такт речи милюковские белые усы. — Михаил рохля, колпак, действительно… И женат черт знает на ком… «Демократия». Ладно. Там видно будет. Михаил Васильевич согласился, стало быть, тут у него какой-то ход есть".

Гучков, переглянувшись с Милюковым, спросил вкрадчиво:

— Так как же, Александр Михайлович, прикажете понимать? Вы и ваши… я разумею: группа офицеров-патриотов, возглавляемая вами, — против?

Крымов пожал плечами.

— Должен доложить. Я и «мои», как вам угодно было выразиться, солдаты. Наше дело — вот!

Он выпростал эфесом вверх свесившуюся под стол, под белую, туго накрахмаленную скатерть, шашку, с широчайшим, едва не в ладонь шириной, клинком.

Клинок произвел впечатление. Лысые и расчесанные головы наклонились вперед. Терещенко прошептал что-то восторженно о былинах и о музеях. Как же иначе: он же — знаток, меценат. Крымов докончил:

— А по политической линии мы всецело доверяем генералу Алексееву. Если он согласен на Михаила, — пусть будет.

— В таком случае, — осторожно проговорил, следя за выражением крымовского лица, Милюков, — …и в отношении конституции вы согласны с… генералом Алексеевым: две палаты?

— Две, четыре, четырнадцать, — засмеялся Крымов. — Сколько угодно. Это же не меняет дела, поскольку я понимаю.

Милюков наклонил голову покорно:

— Остается, стало быть, условиться лишь о самом «действе»: как и когда.

Свечин встал и, неслышно ступая, подошел к двери. Приоткрыл, кивнул успокоительно. Нет. Никто не подслушивает.

В столовой стало очень тихо. Опять все глаза на Крымова. Он молчал, искренно удивленный: неужели господа политики собираются обсуждать даже и этот вопрос — в пленарном, так сказать, заседании?

Милюков улыбался, совсем по-кошачьи пуша усы. И весь он сейчас, после ужина, — сквозь три Крымовым выпитых стакана вина, — казался удивительно похожим не только на престарелого Иисуса, но и на старого, заслуженного, кастрированного кота.

Крымов молчал. Пусть не воображают, что господа офицеры так вот — по первому слову — "готовы служить". Надо бы, собственно, даже заставить штатское сословие открыто признаться, что само оно, без офицерского корпуса, ничего не может сделать. Во всяком случае, пусть сначала попляшут.

Пауза стала томительной. Милюков дал знак глазами Гучкову. Непривычно запинаясь, Гучков заговорил:

— Мы… видите ли, добрейший Александр Михайлович, потому ставим такой… щекотливый вопрос, что, по нашим сведениям, «ваши» офицеры, возглавляемая вами группа офицеров-патриотов — на фронте.

Крымов фыркнул насмешливо.

— А где же им еще быть? У тыловых учиться любви к родине и… смелости?

Гучков побагровел: ему почудился намек. Он сдержался однако. Личное должно уступать государственному.

— Вы правы, генерал. Но после зрелого обсуждения мы пришли к выводу, что такое событие, если оно произойдет в районе военных действий, может отразиться на операциях. За пределами фронта все пройдет неощутимо: генерал Алексеев, что бы ни случилось, не выпустит руля из рук.

Лицо Крымова оставалось неподвижным. Гучков продолжал вкрадчиво:

— С другой стороны, и в Царскосельском дворце, где в данное время находится император, тоже неудобно: царскосельский гарнизон укомплектован специальным особо благонадежным составом: царь может всецело рассчитывать на него.

Генерал молчал по-прежнему. Глаза присутствующих стали тоскливыми.

Милюков кашлянул.

— Смею заверить, генерал, в этой комнате все до одного заслуживают абсолютного доверия. Здесь можно и должно говорить совершенно открыто.

Крымов засмеялся и встал, шумно отодвинув кресло.

— Простите, мне сейчас оперетка вспомнилась — не то "Голубой мазурик", не то "Голубая мазурка" — там усатый такой пан-полячишка есть, так у него все не ладится — и "с едной, и с другий стороны". Так и у милейшего Александра Иваныча, насколько я понял. И не так выходит, и не эдак. Ну, что ж, мы уж как-нибудь сами.

Поднялись и остальные.

— Виноват! — сумрачно сказал Гучков. — Александр Михайлович, поймите же: нам совершенно необходимо знать для ориентировки. Должен напомнить, время не терпит. Со дня на день могут разразиться забастовки, и тогда никто и ни за что не поручится… Наконец, 14 февраля собирается Государственная дума, и…

— Я все это понимаю, — перебил ленивым голосом Крымов. — Но при всем совершенном уважении и доверии, разрешите мне все же оставить при себе, так сказать, секрет изобретателя.

Он поклонился и двинулся развалистой походкой к двери. Но дорогу ему пересек порывистыми и неровными шагами тощий и сутулый человек с бритым лицом, стриженный под гребенку. Он протянул руку.

— Керенский.

Крымов принял руку в широкую свою ладонь и с любопытством оглянул знаменитого "красного адвоката", на всю Россию прогремевшего думскими своими речами против Николая и правительства. И он, оказывается, здесь? С остальными вкупе и влюбе? Да, Свечин же сказал, партии — официально врозь, а лидеры столковались… Неужто и его прочат в правительство?

Неказист. Узкие бесцветные глазки, жесткой щеткой торчат волосы, точно оспой изрыты шершавые щеки. Нос угреватый и одутлый. И рот противный: дряблые, вислые губы.