Анатолий Азольский - Полковник Ростов

— Потому что ты — русский шпион! Я получил абсолютно точные сведения об этом!

Крюгель не мог не опуститься на стул — настолько ошеломлен был.

— Русский шпион! — смачно выговорил полковник. — Посланный в Берлин, чтоб узнать о событиях, которые будут происходить вскоре. Ты меня понял? В точном исполнении этой миссии твое спасение — так приказываю я и более высокие руководители. Ты будешь все запоминать! И как только события произойдут — отправишься на Восточный фронт, где сдашься в плен. За неисполнение приказа будешь расстрелян — либо мной, либо русскими. Рука не дрогнет ни у меня, ни у русских. Ни у гестапо. Если ты сдуру побежишь к «черным» с доносом на меня.

Вставая со стула, Крюгель руки наложил на шею, словно расширял петлю, сжимавшую горло. Поднял упавшую на пол пилотку. Убито промолвил:

— Так точно… Слушаюсь.

— Громче! Не слышу!

Ефрейтор проорал все уставные команды и лупил глаза, ожидая следующих смертельных приказаний.

Они последовали. Бак заправили бензином, привезенным из Брюсселя, и поехали в Ваннзее.

Ехали мучительно долго, однажды едва проскочили под стеной дома, начавшего разваливаться; «Ваннзее, Тицианштрассе», — указал Ростов, надеясь на старое шоферство Крюгеля, но тому сегодня не везло, «майбах» дважды окатывался фонтаном воды из раздерганных взрывом труб, а однажды влетел на зафлажованный квадрат с предупреждением «Осторожно! Мины!», а в нем — неразорвавшийся фугас. К счастью, юг столицы бомбили невпопад, целые кварталы стояли целехонькими, «майбах» по приказу Ростова Крюгель загнал в тень; закатное солнце просвечивало сквозь листву, «ланкастеры» уже подлетали к северному побережью, часа через полтора-два первая волна бомбардировщиков достигнет Берлина. (На узле связи в Брюсселе Ростов частенько вслушивался в переговоры экипажей, у каждой эскадрильи был свой полетный маршрут, но англичане в воздухе менялись городами, как девками в борделе.) Крюгель хоть и смирился с ролью русского шпиона, но чуял неладное и косился на хозяина, как бы спрашивая, зачем мы здесь и кого высматриваем. Тот вдруг спросил, знает ли Крюгель в лицо генерал-фельдмаршала Вицлебена, генерал-полковника Бека, генерал-полковника Фромма, генерала Ольбрихта.

— Верю, что знаете… Часами, небось, шоферы торчали, поджидая их у подъездов на Тирпицуфер и Бендлерштрассе. Так вот: их вы сейчас не увидите. Других узрите. И запомните их.

— Так точно, — выдавил Крюгель, испытывая сильное желание вернуться к тому позднему вечеру, когда он по наивности приперся в Целлендорф.

— Хозяин того вон особняка, где, как видите, сейчас толпятся люди, Бертольд Штауффенберг, родственник Гнейзенау и Мольтке, служит в трибунале военно-морских сил… У него были гости, он их провожает… после совещания по чрезвычайно важному делу… Запомнили Бертольда?

Почти всех генералов видел издали Крюгель, но на такую мелкую сошку, как юрист Бертольд Штауффенберг, не разменивался.

— Запомнил, — сказал он и помассировал горло. — Только не понимаю, зачем мне его запоминать, господин полковник?

— Не юлите, ефрейтор Крюгель! Вам, русскому шпиону, всех тех, кого я покажу, надо держать в голове!.. Дальше. Этот, с протезом вместо правой руки, высокий полковник — младший брат Бертольда, граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, начальник штаба армии резерва. Тоже, естественно, родственник Мольтке и Гнейзенау. И мой друг, подчеркиваю.

— Впервые вижу. Но запомню.

— Запоминайте. Следующий — полковник Ханзен, примерный семьянин, как, впрочем, и полковник Штауффенберг. Кроме того, он — и это очень важно — начальник абвера… Это он сменил адмирала Канариса, которого заподозрили в измене.

— Так, — сказал Крюгель, друживший с шофером адмирала. — Слушаю внимательно и запоминаю.

Далее последовали — полковник Цезарь Хофакер, кузен графа Клауса; полковник Генерального штаба Альбрехт Риттер Мерц фон Квирнгейм, из генеральской семьи, начальник штаба общевойскового управления сухопутных войск; Фриц-Дитлоф Шуленберг, в прошлом заместитель полицай-президента Берлина; Адам фон Тротт цу Зольц, сын министра культуры Пруссии и дочери генерала фон Швейница, прусского посла в Вене и Санкт-Петербурге, советник МИДа, с 1939 года тесно связан с американской разведкой; Петер Йорк фон Вартенбург, экономический советник, праправнук генерала Ханса Людвига фон Вартенбурга, героя наполеоновских войн.

Ни одной женщины, музыки не слышно, застолье исключено — такого не мог не отметить ефрейтор Крюгель. Никак совещание?

— Вы правы. Очень важное совещание. На какие темы беседовали — сказать?

— Вам лучше знать, господин полковник, о границах моей осведомленности. Одно могу сказать: именитые люди собрались у графа, почтенные.

— Посвящаю в тайну: они обсуждали детали убийства фюрера, — безмятежно сказал Ростов и тут же пресек попытку Крюгеля выскочить из машины. — Поздно, ефрейтор. Теперь каждая минута приближает вас к ответственности за недонесение о готовящемся государственном перевороте, то есть вы, зная о предстоящем 20 июля убийстве фюрера германской нации, не обратились немедленно в гестапо.

Крюгель дважды пилоткой стирал пот с лица. Братья Штауффенберги простились с гостями, те разъехались.

— Я вам благодарен, господин полковник. Теперь мы сообщники. Неспроста ко мне вы стали обращаться на «вы». Вы всех перечислили?

— Как бы не так… За пределами этого дома проводят такие же совещания весьма уважаемые люди…

И Ростов стал людей этих перечислять. На одной фамилии Крюгель ойкнул:

— Мне не послышалось?.. Герделер?

— Он самый. Метит в президенты будущей Германии. В прошлом же…

— Да знаю, знаю! Обер-бургомистр Лейпцига, как же, как же… Согласился с решением Союза учителей, когда они вытурили меня. Свинская скотина!

— Остальных вы увидите позднее, на Бендлерштрассе, да вы их в лицо знаете, кроме одного, обер-лейтенанта Хефтена.

— Чем же знаменит этот обер-лейтенант?

— Адъютант графа Клауса Шенка фон Штауффенберга.

— Всего лишь?

— Внук генерал-фельдмаршала Браухича.

— Тогда все ясно. Такой родней Гитлер похвалиться не может. Как мне кажется, почтенные гости и хозяева занимались исправлением допущенных ранее ошибок. Или пересдавали проваленные экзамены.

— Экзамены предстоят им скоро. В другом месте, вам знакомом.

«Майбах» покатил на север, к Шпрее. В реке отражались Х-образные лучи прожекторов. На Ульменштрассе Ростов приказал ехать медленнее. Стемнело. В ста метрах от «майбаха», среди развалин на Бендлерштрассе — еще не разбомбленное здание штаба армии резерва, средоточие нитей, ведущих в округа и армии как Запада, так и Востока, сирена, которая оповестит командиров всех резервных корпусов Германии о наступлении момента, когда ими станут командовать Фромм и Штауффенберг. Как бы крадучись, подъезжал «майбах» к зловещему дому, одним видом своим внушавшему тоску, раздражение, ибо когда-то им могущественно владел рейхсвер, потерпевший жестокое поражение; диким, безлюдным утесом высился дом посреди мертво уснувших окрестностей. Двадцати метров не доехав, «майбах» замер; мотор, изготовленный умелыми, работящими руками немецких тружеников, заглох сам собой, то ли убоявшись чего-то, то ли перед решающим броском в неизвестность, в судьбу, предреченную зигзагами событий, выпавших на долю уроженки Рязанской губернии, по чьей-то протекции или милости попавшей сестрой милосердия на госпитальное судно «Орел», и вдруг птицей, почуявшей родной берег, полетела рязанка беременеть от немца, который вытащил ее из японского плена, перевез в свою Юго-Восточную Африку, где она и умерла, — так, во всяком случае, уверял Ростова человек, заговоривший с ним по дороге в Мурмелон, и знала ли девушка, с баулом поднимавшаяся по трапу «Орла» то ли в Кронштадте, то ли еще где, — догадывалась ли, что ее безумный полет к Мадагаскару был всего лишь прологом, преддверием этого вот мига, когда сын ее в двадцати метрах от штаба резервной армии ожидает в нерешительности ответа на вопрос: «А что дальше?», а дальше — допустить или не допустить убийства Адольфа Гитлера. Уже все или почти все известно о заговоре, уже знаемо, кто из генералов провозгласит себя спасителем нации, но не прощупанные еще детали тянут его в этот дом № 11–13, а тревога за Германию, и какое бы напыщенное словоблудие ни скрывалось в слове «Германия», ощущение от него пронизывает душу и зовет: вперед! вперед!