Анатолий Азольский - Полковник Ростов

«Пора кончать войну!» — решено было в очередной раз при взгляде на чахлые деревца, заменившие некогда пышные липы, и те же деревца утверждали в обратном решении: биться до последнего! Впору рассмеяться, ведь новый Берлин помогали строить «летающие крепости», снося дома, раздвигая пространство, чего и добивался Адольф, ужимая жилые кварталы и расширяя природные ландшафты, создавая зоны солнечного света, убивая ими тени и сумрачные видения мозга заодно; начали уже пробивать магистраль, разделявшую город на восток и запад; должно быть, Клаусу и Нине Берлин внушал отвращение: здесь так мало готических соборов, любимых баварцами! Сам центр подозрительно сохранен «крепостями», Ойген Бунцлов съязвил как-то: в «Адлоне» будет штаб американских оккупационных войск, потому и бомбы на него не сваливают, отель европейского класса целехонек (у американцев губа не дура!); при взгляде на него окончание войны мыслилось отчасти зависимым от сноровки самого Ростова: отсюда начнутся поиски хитрой и смазливой девчонки, не только уложившей в свою кровать радиста из Цоссена, но и ублажавшей кельнера из ресторана в «Адлоне»; с отеля и начнется путь, ведущий Германию к спасению; в том беда, однако, что неизвестно, ждут ли там Ростова и жив ли кельнер, тот человек, что может помочь ему, ибо никаких других нет, другие, в голове «Скандинава» лежавшие или лежащие, брошены в автобус и увезены в брюссельское управление полиции неделю назад, пропал человек или не пропал — нет его, нет! К этой мысли Ростов уже привык, как и к тому, что впредь полагаться надо только на себя. Поэтому разведка боем в «Адлоне» нужна позарез. «Мы, немцы, никого не боимся, кроме Бога, которого не боимся!»

Доверенное лицо указало в Целлендорфе на окруженный каштанами особняк, чудом уцелевший в этом районе; двухэтажный дом стоял и даже уютно смотрелся, подставив бомбе флигель, им и откупившись: в Лондоне, по аэрофотосъемке изучив район, решили, что нет смысла бомбить развалины. Воды и электричества нет, телефон не работает, но до первой воздушной тревоги все восстановится, бомбоубежище надежное, владелец, правительственный советник в прошлом, а ныне член промышленной комиссии в Будапеште, возражать не станет, вот ключи, мастер по трубам, электропроводке и телефонным линиям прибудет в указанное время…

Видимо, владелец особняка на весь Целлендорф прославился заядлым наци, и прибежавший слесарь прицепил к комбинезону партийный значок. Котельная в подвале питалась торфяными брикетами, свет появился, но взвыли сирены воздушной тревоги, Ростов оставил включенным только ночник в спальне; лучи прожекторов взмывали к небу, метались по нему, перекрещивались, бомбежка выдалась какой-то вялой. К часу ночи стихло, отбой, первая волна англичан разгрузилась бомбами и повернула на северо-запад. «Телефункен» однако предостерег: уже идет новая волна, и Ростов погрузился было в сон, но встал, набросил плед, сел на балконе в шезлонг и принялся обдумывать то, что придется внятно и кратко сказать озорной девице по имени Рената, если удастся найти ее с ходу и после уточняющей встречи со всезнающим Ойгеном Бунцловым.

Рассветный час 5 июля 1944 года полковник, укрытый пледом, встретил на балконе особняка в Целлендорфе — в весьма нехороших мыслях о генералах и полковниках, которые ждут не дождутся той минуты, когда одноглазый и однорукий калека избавит их, убив Адольфа Гитлера, от священных обязательств, наложенных присягой, а та гласила: «Я приношу перед Богом эту святую присягу быть беспрекословно послушным фюреру германского рейха и немецкого народа Адольфу Гитлеру. Готов, как отважный солдат, в любой момент отдать за него жизнь». Нет присяги — нет и текста, введенного после смерти Гинденбурга 2 августа 1934 года, и Гитлер именовался с того дня так: «Фюрер и канцлер Германского рейха». Армия же не подчинится даже самому геройскому и популярному генералу, пока она связана присягою, все надежды, все упования — на полковника Штауффенберга, вспыльчивого и раздражительного, потому что Клаус запутался в неразрешимой для верующего загадке: можно ли без суда лишить жизни человека, которому ты поклялся служить и за которого обязан отдать свою жизнь? Ведет он себя возбужденно, нервно (Нина жаловалась тревожно и горько, все, конечно, понимая), не поэтому ли фон Хефтен, как нянька при неразумном ребенке, закрывает собою Клауса, никого к нему не подпуская и опасаясь, возможно, что тот, перезрев и у Бога не найдя одобрения, сорвет все планы заговорщиков? Кстати, обер-лейтенант, тяжело раненный русскими, питал недоверие к офицерам, которые не нюхали пороху на Восточном фронте. И еще чего-то опасался Хефтен, какое-то необъяснимое недоверие испытывал обер-лейтенант к нему, оттого, наверное, что Штауффенберг полностью доверял Ростову, клятвенно обещая: 15 июля Гитлер будет убит! С убийства этого и начнется Новая Германия, и надо бы знать, что намерены делать генералы и офицеры, кому присягнут они, к каким политикам прильнут, и у кого получить ответ на мучительный вопрос: а ввязываться ли ему и Ойгену в эту авантюру? Что делать? Да, что делать именно в эти дни июля, когда — среди прочего — решено будет: а на каких идеалах, героях и мерзавцах будет строиться Новая Германия? И кто же заменит Гитлера? Какой победоносный и любимый народом и армией генерал поведет Вооруженные силы Германии к победе или заключит, опираясь на мощь армии, почетный мир? А если не генерал, то…

Неужто — «Пс-ст!»

5 июля 1944 года, уже позднее утро, плед спускается к больной ноге, подогревая ее. Восточный фронт трещит, Западный еще держится, авиация англосаксов безнаказанно и безжалостно уничтожает все, что сотворил народ Германии, а ворвутся русские — и нация опустится на колени, умоляя победителей: детей пощадите!

К полудню того же 5 июля ни одного ответа ни на один вопрос, тревоживший «господ-товарищей», получено не было, и следующие сутки ясности не прибавили, да и смешно надеяться на вынужденные или добродушные признания тех, кто все знает по роду службы или посвящен в ответы случайными оговорками хранителей тайн. А знать надо, и как можно быстрее найти вертлявую девчонку, которая ухитряется спать со всеми, кто хочет добра Германии. В ноябре 1943-го первая встреча с нею, в бомбоубежище, красотка поразила его тогда запахом парижских духов и тычком кулачка в бок: «Старина, жизнь продолжается! Давай выкладывай, что ты мне припас, а что у меня есть — так сам видишь!» Полу плащика отмахнула и приняла позу для броска на шею. Сущее проклятие: в четырнадцать лет совратила его дочка пастора, девочка с такими же ухватками, — и повелось, только на таких стал падать («А ну, навались!»). Аннелора не в счет, брак готовился отцами, расчетливо, старики с арифмометрами сидели ночами, выгадывая, предвосхищая и предвидя все — кроме бомбежки в Гамбурге.