Георг Эберс - Уарда

– Дайте я сама уложу их! – воскликнула Неферт и, приказав работницам освободить ящики, красивыми узорами уложила разноцветные финики и другие сваренные в сахаре фрукты.

Бент-Анат невольно залюбовалась ее работой и, когда Неферт кончила, протянула ей руку.

– Все, к чему прикасаются твои пальцы, радует взор, – сказала она. – Дай-ка сюда вон тот папирус! Я вложу его в этот ящик и напишу на нем: «Этот ящик уложила для фараона Рамсеса исполнительная помощница его дочери Бент-Анат, супруга Мена».

После полуденного отдыха царевну вызвали по какому-то делу, а Неферт еще несколько часов оставалась со своими работницами.

Когда солнце зашло и хорошо поработавшие женщины и девочки собрались идти по домам, Неферт задержала их.

– Солнечная ладья исчезает там, за западными горами, – сказала она. – Давайте помолимся за фараона и за наших родных, что сражаются вместе с ним. Пусть каждый думает при этом о своих близких: дети – об отцах, женщины – о сыновьях, а мы, жены, – о наших далеких мужьях. Будем просить Амона, чтобы они вернулись к нам так же, как это солнце, что сейчас расстается с нами, а завтра, рано утром, вновь озарит все вокруг.

– С этими словами Неферт опустилась на колени, а за ней все ее работницы.

Когда они встали, к супруге Мена подошла совсем еще маленькая девочка и, робко теребя ее за край платья, сказала:

– Вчера ты тоже заставила нас встать здесь на колени, а сегодня моей маме станет лучше от того, что я за нее помолилась?

– Конечно, дитя мое, – ответила Неферт и нежно погладила черные локоны ребенка.

Бент-Анат была на балконе; она сидела там одна, задумчиво устремив взор в сторону некрополя, постепенно исчезавшего во мгле. Услыхав позади себя легкие шаги Неферт, царевна вздрогнула.

– Я помешала тебе, – сказала Неферт, делая шаг назад.

– Нет, нет! Останься, – попросила ее царевна. – Я благодарна богам за то, что ты рядом со мной, потому что у меня сейчас тяжело на сердце, нестерпимо тяжело.

– Я знаю, о ком ты думаешь, – тихо произнесла Неферт.

– О ком же?

– О Пентауре.

– Да, я думаю о нем, – сказала Бент-Анат. – Но, кроме того, еще многое другое тревожит сейчас мое сердце. Я словно сама не своя. Я думаю о том, о чем мне не следовало бы думать, я чувствую то, что мне не следовало бы чувствовать, но я не в силах отделаться от этих дум и чувств, и мне кажется, что сердце мое изошло бы кровью, если бы я попыталась вырвать их из него. Я пошла против обычая; более того, поступок мой был просто дерзким, и сейчас надо мной нависло что-то страшное, очень страшное, оно, быть может, заставит нас расстаться и вернет тебя, Неферт, твоей матери!

– Я разделю с тобой твою судьбу! – горячо воскликнула Неферт. – Что им от тебя нужно? Неужели же ты больше не дочь Рамсеса?

– Я показалась народу в облике простой горожанки и теперь должна поплатиться за этот поступок, – отвечала Бент-Анат. – Только что у меня был Бек-ен-Хонсу, верховный жрец храма Амона в Фивах, и я долго с ним беседовала. Этот честный и почтенный человек очень хорошо ко мне относится, и отец мой велел мне всегда и во всем следовать его советам. Он убедил меня, что я совершила тяжкое прегрешение. Будучи оскверненной, я посетила храм Хатшепсут в некрополе; после того, войдя однажды во двор парасхита, за что я испытала на себе гнев Амени, я сделала это еще раз. Они знают все, что случилось с нами во время праздника! И вот теперь я должна подвергнуться обряду очищения! Я должна либо очиститься в присутствии всех жрецов во главе с Амени и на глазах у самых знатных людей в самом Доме Сети, либо – мне предоставляется выбор – совершить паломничество к Изумрудной Хатор. Под ее покровительством из недр скал добывают благородные камни, извлекают руду и очищают ее путем плавки. Эта богиня, которая отделяет чистое золото от примесей, как они говорят, должна снять с меня скверну. В одном дне пути от этих копей со священной горы Синай, как ее называет народ ментиу [ 189], сбегает полноводный ручей, и на его берегу стоит храм этой богини, где жрецы снимают скверну. Путь туда долог и ведет через пустыню и через море, но Бек-ен-Хонсу советует мне отважиться на это паломничество. Он говорит, что Амени враждебно настроен ко мне за то, что я преступила догмы нашей веры, а верховный жрец Дома Сети чтит их превыше всего. Он считает, что ко мне следует проявить двойную строгость, ибо толпа прежде всего смотрит на того, кто стоит выше всех, и если позволить мне безнаказанно попирать законы нашей религии, то в народе найдется немало подражателей. Амени действует от имени богов, а они мерят сердца всех людей одной мерой. Ведь священная мера локтя принадлежит богине справедливости [ 190]. Я чувствую, что во всем этом есть доля истины, и все же мне тяжело подчиниться решению жреца – я ведь дочь Рамсеса!

– Поистине так! – вскричала Неферт. – А отец твой – бог!..

– Однако мой отец, – перебила ее Бент-Анат, – тоже учил меня чтить святые догмы. Но мы с Бек-ен-Хонсу обсудили еще и нечто другое! Тебе известно, что я отвергла сватовство везира? В глубине души он, конечно, сердит на меня. Положим, меня это не пугает, но ведь он мой опекун, назначенный моим отцом, мой защитник; могу ли я теперь обратиться к нему за советом, просить у него помощи? Нет! Ведь я не только женщина, но к тому же еще царевна. Скорее я пройду через тысячи пустынь, чем позволю унизить своего отца в лице его дочери. До завтрашнего утра я должна принять решение и дать ответ, но я уже сейчас готова совершить паломничество, как ни тяжело мне уехать. Ты же, моя милая, оставайся здесь без страха, ты слишком хрупка для такого долгого пути; я хотела бы…

– Нет, нет! – запротестовала Неферт. – Я последую за тобой хоть до самых четырех столпов неба [ 191] на краю земли. Ты дала мне новую жизнь, и те чувства, что пустили сейчас ростки в моей душе, снова увянут, если я вернусь к матери. В нашем доме хозяйкой может быть или она, или я, и его порог я перешагну не иначе, как вместе с Мена!

– Итак, решено: я отправляюсь в путь! – сказала царевна. – О, если бы отец не был так далеко! Если бы я могла поговорить, посоветоваться с ним!

– Ах, эта война, эта бесконечная война! – горестно вздохнула Неферт. – Почему мужчины никогда не довольствуются тем, что имеют, и предпочитают суетную славу тихому миру, который так украшает жизнь?

– Да разве они были бы тогда мужчинами? И разве могли бы мы их тогда любить, если бы они были другими? – живо возразила Бент-Анат. – И разве помыслы богов также не устремлены на борьбу? Видала ли ты когда-нибудь более величественную картину, чем в тот вечер, когда Пентаур высоко взмахнул огромным колом, рискуя своей жизнью, чтобы защитить невинность от опасности?

– Я лишь один раз отважилась заглянуть во двор, – тихо сказала Неферт. – Меня всю трясло от страха. Но его громкий боевой клич и сейчас еще звучит в моих ушах.