Георг Эберс - Уарда

Трясущимися от волнения руками Небсехт вынул сердце из мешочка, выкинул несколько коробочек из своего ящика с лекарствами, заботливо положил сердце на освободившееся место, сунул руку за пазуху и, подойдя к парасхиту, сказал ему на ухо:

– Вот, возьми мою расписку, повесь ее себе на шею, а когда ты умрешь, то я вложу тебе в пелены, как знатному вельможе, всю книгу «Выхода днем». Но это еще не все. Мой брат, весьма сведущий в разных делах, выплачивает мне проценты с состояния, что досталось мне в наследство, а я уже десять лет не трогал этих доходов. Так вот, все эти деньги я отдаю тебе, пусть у тебя с твоей старухой будет обеспеченная старость.

Парасхит взял мешочек с куском папируса и спокойно выслушал слова врача. Затем, отвернувшись, тихо, но решительно сказал:

– Оставь эти деньги себе – мы с тобой квиты. Разумеется, если девочка выздоровеет, – добавил он с горечью.

– Она… она уже почти здорова, – заикаясь, проговорил врач. – Но почему же ты не хочешь… не хочешь…

– Потому что до сей поры я никогда ничего не брал в долг и не клянчил, – перебил его старик, – и мне не хотелось бы на старости лет заниматься этим… Жизнь за жизнь! А еще я скажу тебе: за то, что я сегодня сделал для тебя, не в силах заплатить даже сам Рамсес всеми своими несметными сокровищами!

Небсехт потупился – он не знал, что ответить.

Тем временем старуха поставила перед мужчинами миску с наскоро разогретой вареной чечевицей, редьку и лук. [ 144] Затем она отвела Уарду в хижину – девушка не пожелала, чтобы ее несли на руках. Вернувшись, старуха предложила Небсехту разделить с ними ужин. Небсехт охотно принял ее приглашение, так как со вчерашнего вечера ничего не ел.

Когда старуха снова ушла в хижину, он спросил парасхита:

– Чье сердце ты принес мне и как удалось тебе его раздобыть?

– Сначала объясни, зачем ты заставил меня совершить такое тяжкое преступление? – попросил его старик.

– Я хочу изучить строение человеческого сердца, – ответил врач, – чтобы, когда мне попадется больное сердце, уметь вылечить его.

Некоторое время парасхит молча смотрел в землю, затем спросил:

– Ты говоришь правду?

– Да! – решительно отвечал врач.

– Это меня утешает, потому что ты охотно оказываешь помощь бедным, – проговорил старик.

– Так же охотно, как и богатым! Ну, а теперь скажи: у кого ты взял это сердце?

– Я пришел в дом бальзамировщиков, – начал старик, раскладывая перед собой несколько кусков кремня, чтобы сделать из них ножи. – Пришел я туда и увидал три трупа. Я должен был сделать на них своим кремневым ножом восемь предписываемых обычаем надрезов. А когда нагие мертвецы лежат на деревянной скамье, то все они равны, и жалкий нищий так же неподвижен передо мной, как и любимый сын фараона. Но я хорошо знал, кто лежит передо мной. Крепкое тело старика принадлежало умершему пророку храма Хатшепсут, а чуть в стороне, рядком, лежали каменотес из некрополя и одна умершая от чахотки девка из квартала чужеземцев – два жалких, тощих трупа. Пророка этого я хорошо знал – сотни раз попадался он мне навстречу в своих раззолоченных носилках, все называли его богатым Руи. Я сделал, что положено, со всеми тремя, потом меня, как водится, отогнали камнями, после чего я с помощью своих товарищей разложил по порядку внутренности покойников. Внутренности пророка потом попадут в красивые канопы из алебастра, а внутренности каменотеса и девки предстояло вложить обратно в их тела. Вот тут-то я спросил себя: кого же из них мне обидеть, у кого взять сердце? Я подошел к трупам бедняков, остановился было над телом грешной девки… И тут я вдруг услыхал голос духа, взывающий к моему сердцу: «Эта девушка была бедна, презираема, несчастна, как и ты, пока странствовала по телу Геба [ 145], быть может, она найдет прощение и радость в подземном царстве, если ты не совершишь над ней этого святотатства». Когда же я взглянул на худое тело каменотеса, на его руки, где мозолей было еще больше, чем у меня, то дух во мне зашептал то же самое. Тогда я остановился перед тучным телом пророка Руи, умершего от удара, подумал о тех почестях и богатстве, которыми он пользовался на земле. По крайней мере здесь у него было в жизни много счастья и радости. И вот тут-то, едва я остался один, схватил я его сердце, быстро сунул в мешочек, а вместо него положил сердце барана… Быть может, я совершил двойное прегрешение, сыграв эту злую шутку с пророком… Но они ведь увешают тело богатого Руи сотнями амулетов, засунут в него вместо сердца священного скарабея [ 146], умастят его священным маслом да еще снабдят хорошими грамотами, которые защитят его от всех напастей на дорогах Аменти [ 147], в то время как этим несчастным беднякам никто не даст спасительного талисмана. Ну, а затем… Ты ведь поклялся, что на том свете перед лицом Осириса возьмешь мою вину на себя…

– Да, да, я поклялся, – сказал Небсехт, протягивая старику руку. – Знаешь, на твоем месте я поступил бы точно так же. Возьми вот эту жидкость, раздели ее на четыре части [ 148] и давай Уарде по одной части четыре вечера подряд. Начнешь сегодня же; думаю, что послезавтра она уже будет совершенно здорова. Я скоро снова приду проведать ее. А теперь иди спать, а мне позволь прилечь где-нибудь здесь. Я покину вас еще до того, как погаснет звезда Исиды [ 149], а то меня давно уже ждут в храме.

Когда на другое утро парасхит вышел из хижины, врача уже не было. Лишь разложенный у остатков костра платок с большим пятном крови посередине говорил старику, что нетерпеливый Небсехт не удержался и осмотрел сердце пророка, а может быть, даже разрезал его.

Парасхита охватил ужас, и, дрожа от страха, он упал на колени, когда бог солнца появился на небе в своей золотой ладье. Он молился горячо, сначала за Уарду, а потом – за спасение своей души, которой грозила страшная кара. Ощутив после молитвы прилив бодрости и убедившись, что внучка чувствует себя гораздо лучше, он распрощался с женщинами и, захватив свои ножи из кремня и бронзовый крючок [ 150], ушел, чтобы вновь приняться за свое печальное ремесло.

Строения, где почти все жители Фив подвергались после смерти бальзамированию и превращались в мумии, стояли в голой пустыне, далеко от хижины парасхита. Они образовывали к югу от Дома Сети, у самой подошвы горы, целый большой квартал, обнесенный грубой стеной из обожженного на солнце нильского кирпича.

Покойников доставляли через главные ворота, со стороны Нила, для жрецов же, парасхитов, тарихевтов [ 151], ткачей и всяких рабочих, как и для бесчисленного количества водоносов, таскавших сюда нильскую воду, был устроен боковой вход.

На севере этого квартала высилось красивое деревянное строение с отдельным входом, где принимали заказы от родственников умерших, а также и от живых, заблаговременно заботившихся о собственном погребении [ 152] в соответствии со своим вкусом.