Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий

– Зачем говорить такие вещи, – остановил его Кисель. – Разве мы не братья ваши? Мы все родились от одной матери, Украина и Польша одна земля. – Земля-то одна, да люди-то разные! – закричал Джеджалык. – Хороши братья! Мы еще помним, как паны нас, свободных казаков, заставляли на себя работать, как хлопов. В турецкой земле таких казней не придумывают, какие изобретали паны.

– Еще бы, – сквозь зубы пробормотал князь Четвертинский, – Турция твоя родина. Заговорила татарская кровь.

Джеджалык насмешливо прищурил свои косые глаза.

– Татарская кровь не панская, почище панской будет.

– Полно спорить, панове! – усовещевал Кисель. – Бог даст, мы сойдемся с паном гетманом в условиях мира, тогда и конец старым распрям.

– Сойдемся, сойдемся! – запальчиво крикнул Хмельницкий, – если только совсем не разойдемся. И я не я буду, – крикнул он, стукнув по столу так, что чарки заходили, – если не заставлю вас принять мои условия! А заупрямитесь, всю Русь у вас отниму и короля вашего из Варшавы выгоню. Гей, хозяйка, еще мне горилки! – крикнул он, оборачиваясь. – Да где же хозяйка?

– Хозяйке, верно, не понравились гости-казаки, – ввернул Чорнота. –Вот панночка говорит, что у нее голова разболелась от наших казацких речей.

Хмельницкий усмехнулся и встал с места.

– Ну, так нам пора и до дому. А все-таки я хочу проститься с хозяйкой. Она у тебя, пан Адам, баба умная, – сказал он, потрепав по плечу пана воеводу. – Я не хочу с ней ссориться, хочу сказать ласковое слово на прощанье. Веди меня, панночка! Где она? – обратился он к Катре.

– Пани только что прилегла, – отвечала та, загораживая ему дорогу.

– Ничего, что ж такое? Может и встать, чтобы проводить гетмана, –задорно проговорил Богдан.

Отстранив рукой девушку, он направился через целый ряд комнат к пани Кисель.

Гордая пани не опомнилась от такой выходки. Она встала с дивана, смерила гетмана презрительным взглядом и проговорила:

– Пан гетман, кто вам дал право…

– Потише, потише, ясновельможная пани! – весело проговорил Хмельницкий, отвешивая ей поклон. – Я только пришел засвидетельствовать пани свое почтение и дать ей добрый совет: не годится добрым православным панам гнушаться нами, казаками. Ой, отрекитесь от ляхов, пока еще есть время. Сгинет ляшская земля! Сгинет… А Русь будет надо всеми вами пановать!

Отвесив еще поклон хозяйке, Хмельницкий круто повернулся и вышел.

– Куда же теперь, пан гетман? – спрашивали его полковники.

– Тут нас дурно приняли, пойдемте-ка к своим в гости. Пан полковник, ты хоть и татарин, а, наверно, угостишь нас на славу, – сказал он, обращаясь к Джеджалыку. – Я тобою нынче доволен, сделаю тебе честь и попирую у тебя до рассвета. А на завтра утром милости прошу ко мне, будем провожать трансильванского посла. Кстати, и головы поправим после пирушки. – Быть может, ясновельможный пан гетман снизойдет к нашим просьбам и назначить завтра время для переговоров? – решился сказать Кисель, провожая Богдана на крыльцо.

– Быть может и назначу, – небрежно отвечал Хмельницкий через плечо. –Пришлите завтра ко мне кого-нибудь, там и увидишь.

Но и на завтра паны послы не дождались аудиенции. Когда пан хорунжий и князь Четвертинский почтительно вошли в комнату, где происходила пирушка, и объявили, зачем они пожаловали, гетман их и слушать не хотел.

– Ничего с той комиссии не будет! – закричал он. – Вот начну войну, так поверну вас, ляхов, вверх ногами, потопчу и отдам турецкому царю в неволю. Я хоть и малый человек, а стал теперь единовластный самодержавец русский. Так и скажите пану воеводе и комисарам. Вы стращаете шведами – и те мои будут, и будь их хоть пятьсот тысяч, не сломить им русской, запорожской и татарской мощи. С тем и идите. Завтра будет справа и расправа.

Паны ушли. На другой день повторилось то же. Хмельницкий, видимо, не хотел вести с ними переговоры; он даже отказал выдать им пленных поляков, о чем они его просили. Почти две недели прожили они, ничего не добившись. Наконец, Кисель в последний раз отправился к Хмельницкому и со слезами на глазах упрашивал его пожалеть родину.

– Ваша вельможность желает заключить союз с погаными, – говорил он, –но ведь они захватят в свою власть не одну Польшу, а и Русь. Что же тогда будет с православной верой и русскими церквами? Король готов исполнить всякие ваши требования, увеличьте казацкое войско, как желаете, и если пан гетман так уж желает воевать, пусть он ведет свое войско на неверных, а не христиан. Король за это осыплет своими милостями…

– Что тут толковать, – отвечал Хмельницкий. – Было время, когда вы могли торговаться со мной и ставить условия: и после Желтых вод, и после Корсуна, и после Пилявиц, и под Замостьем, а теперь уже поздно. Я хочу высвободить из неволи русский народ. Теперь у меня своих триста тысяч да вся орда ждет моих приказаний, да Тугай-бей со мной, брат мой, душа моя, он все сделает для меня. Великая моя приязнь к нему и никто ее не разорвет. Ни на татар, ни на турок не подниму я сабли. Будет с меня и Украины, Подолии и Волыни!

Гетман пришел в такое волнение, что вскакивал с места, топал ногами, хватал себя за волосы. Паны комисары обомлели и не решались сказать ни слова, тем более, что полковники накинулись на них тоже с упреками и смеялись, что они уже не те ляхи, что били немцев и турок. От имени татар они обмерли от страха и побежали, бросив свой лагерь. Паны не знали, что им делать. Хмельницкий нарочно на их глазах отпустил с большими почестями московского посла, а их не велел пускать к себе. Целые сутки послы просидели в своих квартирах, как пленники, слыша под окнами ругань черни и ожидая, что вот-вот поведут их рубить им головы. Один из комисаров, пан Мястковский предложил свои услуги: он был когда-то знаком с Выговским и теперь рассчитывал на его содействие.

– Добро пожаловать, пан Андрей, – любезно встретил его писарь. – Чем могу вам служить?

– Пан Иван, кажется, в милости у гетмана. Он, конечно, не откажется выхлопотать нам более приличный прием. Он согласится, что с королевскими послами нельзя поступать так, как обращаются с нами. Нас держать, как пленников.

Выговский пожал плечами.

– Что делать, пан Андрей? Что делать? У гетмана крайне неровный характер. Подождите немного, не спешите, не гневите его.

– Но, может быть пан Андрей замолвит за нас слово.

– Хорошо, – отвечал выговский, – я сделаю все, что могу.

Пан Андрей откланялся. Через несколько часов комисаров допустили к гетману. Гетман вручил им написанные условия. Пан Кисель быстро пробежал бумагу и молча, пожимая плечами, передал ее товарищам. Все они читали и, недоумевая, смотрели друг на друга, а гетман, заложив руки за пояс, стоял у своего стола и с усмешкой посматривал то на одного, то на другого.