Иозеф Томан - Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

— Остановимся мы когда-нибудь, ваша милость? — едва шевелит губами Каталинон. — У меня губы окоченели, слова не выговорю. День да две ночи в седле почти без передышки, и черт его знает, что-то будет сегодня…

— Крепись, — коротко отвечает Мигель.

— Отродясь хотел я жить тихо, незаметно, отродясь не любил спешить, и вкусно поесть был не дурак, а что вышло? Согласитесь, сеньор: стражники по пятам, гонка такая, что не вздохнешь, и два дня сыр да скверный хлеб. Я тепло обожаю, а тут замерзает и нос и речь. Нет, я не жалуюсь, ваша милость, а только несладко это, согласитесь. Но теперь уже, честное слово, пора вам о нас позаботиться. Денег у вас хватает, есть и фальшивые паспорта, да еще письмо отца Грегорио к какому-то сеньору — и вроде все это ни к чему… А у меня уже зуб на зуб от холода не попадает…

— Скоро будешь в тепле и за полной тарелкой перестанешь оплакивать жирные севильские блюда.

— Вот это дело, ваша милость! Только любопытно мне, каким колдовством вы раздобудете все это посреди этой промерзшей равнины, обильной только снегом да ветром, где ничего не растет, никто не живет — ни птица, ни человек…

Мигель, подняв руку, прервал поток этих жалоб, и Каталинон стал всматриваться в том направлении, куда указывал его господин. Присмотревшись, даже подпрыгнул в седле:

— Гляньте-ка — огоньки! Уж не город ли, ваша милость?

Они поехали рысью. Огоньки мерцали в темноте, а один светился в сторонке — и, оказалось, совсем близко.

Каменный дом, открытый ветрам и солнечному зною, одинок, словно шкатулка, брошенная на свалку к битым черепкам, а ветер вокруг него скулит, завывает. В таком местечке только чертям и водиться, кроме них, пожалуй, никто не захочет здесь жить.

За коваными воротами залаяли собаки.

Каталинон барабанит в ворота кулаками.

Отворилось окошко, лица не видать.

— Кто там? Чего надо?

— Здесь живет его милость дон Матео Павона? — осведомляется Мигель.

— Кто спрашивает?

— Друг падре Грегорио!

— Входите, — буркнул незримый привратник, и ворота приоткрылись.

Слуги увели лошадей, и Мигель вошел в дом.

— Привет вам, сеньор, — кланяется хозяин, — приветствую вас во имя божие. Я — дон Матео Павона.

— Я — дон Мигель Ибарра, бакалавр валенсийского университета, — кланяется, в свою очередь, Мигель. — Это мой слуга, а вот письмо к вашей милости от падре Грегорио.

Дон Матео, подергивая светлую бородку, колючими глазами мерит поздних гостей, их потрепанную одежду. Его худая, жилистая шея выглядывает из помятого плоеного воротника. Дон Матео справляется о здоровье падре Грегорио, читает письмо…

— Дон Матео, мы нуждаемся в убежище, — произносит Мигель.

— Гм, понимаю… Сеньору нужно на время исчезнуть…

— Примерно на месяц.

— Долгий срок, — подергал бородку дон Матео. — Итак, убежище, пища, дрова, постели…

— Посчитайте и рождество, — усмехнулся Мигель, и старик охотно кивнул. — Сколько же?

— Право, не знаю… — теребит бородку старый лис.

— Десять эскудо, дон Матео?

Хозяин поперхнулся. О, этот парень считает не на реалы — на золото! Эй, Матео, не продешеви!

— Десять эскудо? — сцепил он костлявые пальцы. — Видит бог, меньше сотни эскудо я взять не могу. Но так как вас направил ко мне отец Грегорио, а мы с ним родом из одной деревни — в таком случае восемьдесят, ваша милость, но ни на мараведи я спустить не могу…

Кошелек, зазвенев золотом, тяжело упал на стол.

— Это… это… — лепечет хозяин.

— Сто эскудо, — говорит Мигель.

Матео проглотил слюну и постепенно обрел дар речи:

— Ваше благородство, сеньор, обязывает меня… Вы будете чувствовать себя как дома. Осмелюсь предложить вам к ужину жареного каплуна, или желаете курочку на вертеле?

В комнате, отведенной для гостей, нет окон, а дверь выходит на галерею; от камина пышет жаром — в нем ярко горят поленья.

Каталинон улегся на полу, на коврах, и затянул хвалебные речи:

— О мой дорогой господин, вы меня накормили-напоили, дали тепло и хорошее ложе — о, сколь благороден и могуществен мой господин, и ничего мне больше не надо, только спать… спать…

Мигель вышел на галерею.

Снизу доносятся шаги, по широкому двору бродят какие-то люди, закутанные в плащи с капюшонами.

Беглецы из тюрем инквизиции? — подумал Мигель, и его охватила дрожь.

Он вернулся в комнату и, сломленный усталостью, бросился на ложе.

На водах написано, по тучам разбросано, во мраке потоплено слово безумной, и образы, которые видит она, уносит ветер.

— Скажи, Изабелла, кто стоит там в тени?

— Никого там нет, матушка. Тебе померещилось.

— О нет, доченька. Это жених твой. Скоро свадьба твоя, моя красавица. Когда выйдешь из храма, все вокруг озарится твоею красой. Скажи, дочь, когда же придет жених твой на свадьбу?

— Он не придет, родная. Тело его обречено костру. Дьяволу — черная душа, — говорит Изабелла, которой мучительно слышать слова матери.

— Скажи, дочь, настигнет ли кара господня того, кто так провинился?

— Палач уже ждет его…

— Скажи, Изабелла, ты его ненавидишь?

— Ненавижу. Ненавижу!

— В твоем голосе слезы, доченька. Любишь его?

— Люблю его, мать!

Безумная тащит дочь к святому кресту.

— Дочь, прокляни его здесь, на этом месте!

Изабелла склоняет голову и молчит, подобная черному чертогу из гранита и мрамора. Ночь крылами ветра бьется в окна.

— Так я тебя проклинаю! — кричит безумная. — Пред ликом божиим навеки проклинаю тебя! Чтоб за всю жизнь ты не познал любви! Чтоб метался из одних объятий в другие, несчастный, и раз от разу несчастнее! Чтоб страдал ты от одиночества посреди толпы и чтоб одиночество это разъедало душу твою, как черви — труп!..

Девушки, уперев в бок глиняные амфоры, идут к фонтану.

— Дон Мигель скрылся из города — слыхала?

— Куда, интересно, он подался?

— Говорят, поскакал в Кордову.

— Бедные кордованки!

— Да, да, да…

Мужчины сидят на ступеньках, потягивая привычный вечерний бокал вина.

— В дело вмешалась святая инквизиция. Санта-Эрмандад [15]будет разыскивать его.

— Чепуха, инквизиции до этого дела нет. Его разыскивают стражники префекта.

— Хорошо бы схватили негодяя.

— Хотел бы я быть таким молодым и богатым, как он, и никого не бояться, и…

— И делать то же, что и он?

— Разве я сказал что-нибудь подобное?

— Зато подумал, сосуд греховный! Подумал!

Женщины опускаются на колени, складывают руки, молятся вслух:

— Пусть жестоко накажут блудодея, когда поймают!

И потихоньку:

— Пусть уйдет от преследования. Пусть вернется. Хоть бы на минутку приглянуться ему!

Топот копыт, крики, стук в ворота дона Матео. Стражники!

Чужие грубые голоса:

— Сказывали, он сюда поехал…