А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)

– Глупости ты болтаешь…

– Ну, Кателинуска, ты очень умна… Уз больно возносисься… Гляди, нос разсибёсь, как давеца с лесеньки: цубулах… гоп-гоп-гоп… Покатилась-поехала наса кума с олехами…

– Ну, поди, ты надоела мне…

– Пойду, пойду… И то не ладно… Баиньки пойдёт Даниловна… Пласцай, Кателинуска…

– Что прощаться вздумала, дура? Никогда того не было… – с неудовольствием кинула ей государыня и дальше прошла.

Вдруг из боковых дверей показался ряженый, коробейник.

– С товарами, с ситцами… С разными товарами заморскими, диковинными! К нам, к нам жалуйте… Вот я с товарами!

– Ну, пожаловал! – узнав голос вечного затейника, Льва Нарышкина, радостно отозвалась императрица. – Иди, иди сюда! Показывай вот молодым особам, какие у тебя новиночки?.. Да не дорожись смотри…

– С пальцем – девять, с огурцом – дюжина! По своей цене отдаю, совсем даром продаю. Чего самой не жаль, то у девицы я и взял… А дамы, что дадут, я тоже тут как тут! Атлас, канифас, [221]сюрьма, белила у нас, покупали прошлый раз… Вот вы, сударыня! – указал на Екатерину старый балагур.

– Врёшь… Эй, велите подать льду… Сейчас докажу, что не нужно мне такого товару. Себе лицо обмою, тебе нос приморожу, старый обманщик, клеветник… Неправдой не торгуй! И без тебя её много…

– Пожалуйте, молодки, нет лучше находки, как мои товары… – зазывал Нарышкин с манерами заправского коробейника.

Его окружили. Он сыпал шутками и остротами.

Все смеялись, и государыня чуть ли не больше всех.

Подошёл Андрей Шувалов.

– А, вот и вы, граф, пожалуйте, пожалуйте, – делая глубокий реверанс, пригласила его императрица.

– Жалую, жалую. Всегда рад жаловать, к веселью, ваше величество, матушка ты моя!

И глубоким, низким реверансом, по-женски, ответил на реверанс государыни. Хохот раздался вокруг.

– Но, господа, напрасно смеётесь. Мы с графом старые друзья… Сколько лет?.. Или не говорить? Не скажу… Много лет с ним знакомы… Можно нам и пошутить друг с другом… Однако, – вдруг бледнея и сводя брови, сказала она, – от хохоту, видно, снова колика вступила в меня… Генерал, дай-те руку… На покой пора… Веселитесь, друзья мои… Покупайте, торгуйтесь только с этим старым плутом… Он вас надует, гниль продаст втридорога, – шутя на прощанье, погрозила Екатерина Нарышкину концом своей трости…

– Я со старших пример беру, матушка, – на колкость колкостью ответил куртизан.

Екатерина ушла. А смех и веселье долго ещё не умолкали в покоях ярко освещённого Эрмитажа.

Фаворит далеко за полночь ушёл от государыни и послал к ней Перекусихину.

– Подежурьте уж при матушке, Марья Саввишна. Всё неможется ей, – попросил встревоженный фаворит, не сумевший совершенно облегчить нездоровья своей покровительницы.

Тревожно спала императрица, но утром проснулась в обычный свой час.

Никого не призывая, затопила камин, села к столу, но работать ей не хотелось. Она подвинула большой энциклопедический словарь, из которого выбирала материалы для исторических своих сочинений, и стала просматривать его. И задумалась.

Захар неслышно внёс кофе, поставил его на обычное место.

От неожиданности, услышав шорох, Екатерина вздрогнула, но сейчас же сдержалась.

– С добрым утром. Как почивать изволили, матушка? – участливо спросил старый Захар. – Ночью-то, сказывают, недужилось?

– Нет, пустое. Видишь, совсем весела… Только… что это, мухи, что ли, летают у нас в комнате? Мелькают они у меня в глазах.

– Мухи? Матушка, и летом мало их пускаем к тебе… А теперь и вовсе не пора… Так, в глазках от устали мелькание… Бросила бы ты всё это… Хоть малый отдых дала бы себе, матушка, ваше величество.

– Нельзя, Захар. Сейчас особливо… Дела столько… Стой, кто там говорит в передней у тебя?

Оба стали прислушиваться.

– Да никого, матушка… Тихо. Разве пустят теперь кого к тебе в необычную пору? В ранний такой час? Кроме генерала, так он свою дверь знает… Никого там…

– Значит, и в ушах у меня что-то… Правда устала… Кофе какой-то… совсем невкусный сегодня… И слабый. Я же приказывала теперь покрепче мне… Сил надо. Ступай, ещё чашку принеси…

– Матушка, личико-то вон у тебя и так пятнами зарделося. Кофе, как всегда. В головку бы кровь не вступила…

– Пожалуйста, ступай и принеси… Работать надо мне, слышал? И времени нет больше болтать с тобой. В другой раз… Придут секретари – пускай их по порядку… Да, постой… Не слыхал, что в городе говорят о нашей победе над французишками, над мартинистами безбожными? И про меня? Про моё здоровье?

– А что же про твоё здоровье? Одно слышал: все Бога молят, долго бы тебе ещё жить. Боятся, после тебя, матушка, хуже будет… Не знают, верно, что ваше величество насчёт внука полагаете… Опасаются Павла Петровича многие. А другие – ничего. Говорят: «Сын должен за матерью царствовать». Разно толкуют, матушка. А что насчёт французов? Так как сказать? Далёкое-де, мол, дело… Стоит ли ради чужих королей своих ребят далеко угонять?.. Известно, глупый народ. Не понимают высокой политики твоей… Да и слушать их нечего, матушка…

– Ты думаешь?.. Ну, иди, пожалуйста… Кофе ещё… И… воды холодной стакан… Жарко как натоплено нынче… Опять мухи. Или нет их, ты говоришь? Иди…

Старик ушёл.

Старуха государыня, совсем бессильная, с красным лицом, опустила голову на руки и задумалась.

Опять нынче ночью видела она эту загадочную чёрную тень…

Кто это такой?! Кого же во сне вызывает тревожная память?.. Сны – отражение жизни… Кто эта тень?

Глядит в угол – и вздрогнула, затряслась…

Вот она, стоит… Мухи чаще замелькали в глазах… Лицо открылось у тени… От мух оно рябое всё… Нет. Оно рябое, это лицо… Лицо Петра… Бледное, залитое кровью, иссиня-бледное. Глаза закрыты, но они глядят…

Что это, галлюцинация? Но она здорова. Вот встала, прошлась.

И сразу двинулась в угол, где видела тень.

Конечно, никого. Обман зрения.

Опять села. И вдруг громко крикнула:

– Я здесь, мама…

Как это случилось? Почему она крикнула?

Да просто. Она сильно задумалась, совсем позабыла, где сидит. И ясно услыхала, как из соседней комнаты громко позвала её покойная мать:

– Фикхен! Софи!

Вот и откликнулась на зов так же громко. А при этом – очнулась.

Нет Фикхен… Больше нет Софи.

Новую веру, новое имя дали той девочке. Екатерина теперь она… Великой её зовут в глаза и за глаза.

Отчего же эти слёзы на глазах? Детские, горькие, беспричинные слёзы?

Нездорова она на самом деле. Надо снова кровь пустить. Полечиться и отдохнуть. Поехать опять по царству. И дело, и отдых разом.

Вот в Москву надо. Рапорты оттуда не нравятся императрице.

В обществе высшем – волнение. Власти или бездействуют, или продают себя и служебную свою честь за деньги… Народ волнуется глухо… Может и сильнее заговорить, если подвернётся случай.