А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)

– О, ваше величество…

– Верю…

Дав знак сыновьям, он вышел с ними в кабинет, запер за собой дверь.

Один Безбородко последовал за ними.

– Ну, вы идите, как я сказал… К Зубову и в Таврический. А я тут погляжу с князем.

Цесаревичи ушли.

Павел быстро нашёл в одном из столов то, что искал: большой пакет, перевязанный чёрной лентой, с надписью: «Вскрыть после моей смерти в Сенате».

Дрожит развёрнутый лист в руках Павла. Немного там написано. Но такое ужасное для него… Стиснул зубы, стоит, бледный, в раздумье… На Безбородку кидает растерянные взгляды.

Старый дипломат негромко замечает:

– Как холодно нынче… Вон и камин зажжён… Погрейтесь, ваше величество… У вас будто лихорадка…

Указал на огонь, а сам подошёл к окну, глядит: что делается перед дворцом?

Павел у камина… Дрожит рука… Миг…

И затлел плотный лист… загорелся крепкий конверт, в котором лежала роковая бумага… Горит… Вот тлеть стала зола… свернулась… Золотые искорки улетели в трубу камина…

– Пойдёмте, князь, разберём дальше бумаги, – хриплым голосом зовёт Безбородку Павел и вежливо пропускает вперёд старого, умного вельможу…

Старое царство минуло.

Воцарился новый император – Павел I…

В августе месяце 1791 года, около полудня, по маленькому переулку Петербургской стороны двигалась рысцой тележка парой лошадей, усталых и взмыленных. Мужичонка, приткнувшийся на облучке, не только не погонял лошадей, но почти дремал.

В тележке сидела очень молоденькая девушка, совершенно запылённая, но с оживлённым лицом. Она с видимым нетерпением поглядывала на возницу и лошадей.

– Подгони, Игнат! – выговорила она жалобно. Слова эти пришлось ей произнести во время пути по крайней мере с полсотню раз. Мужичонка на этот раз очухался, встряхнулся, дёрнул вожжой, но прибавил:

– Да уж что ж подгонять?! Приехали…

– То-то, приехали! Шутка ли? От Царского Села больше четырёх часов ехать.

Тележка завернула в другой переулок, повернула опять и остановилась у маленького домика, ярко выкрашенного зелёною краской.

Молодая девушка при виде домика уже заволновалась и, по-видимому, готова была выпрыгнуть на ходу. Едва только тележка остановилась, как из домика за ворота выбежал молодой человек, а за ним поспешно, но переваливаясь с боку на бок, вышла пожилая и полная женщина.

– Что? что? – заговорил молодой человек, помогая девушке вылезти из тележки.

– Всё слава Богу! Всё хорошо! – отозвалась она – И царицу видела.

– Как?!

– Видела, видела царицу… Близёхонько.

Молодая девушка бросилась на шею пожилой женщине матери, расцеловалась с ней и затем вошла в дом.

– Ну, Настенька, уж и запылилась же ты! Гляди-ка, вся спина белая… А волосы-то! Смотри-ка, седая или будто в парике напудренном…

– Устала небось? – прибавил молодой человек, влюблёнными глазами оглядывая девушку.

– Нет, не устала… Дайте умыться, переодеться, и всё расскажу. Всё слава Богу! Дядюшка согласился. А царицу видела! Видела…

– Царицу-то как же видела, скажи? – спросила, изумляясь, мать.

– Видела, видела…

– Заладила одно: видела… Да скажи, как, где!..

– Дайте срок, переоденусь, всё подробно расскажу. Видела, вот как вас вижу. Поклонилась. И она мне поклонилась, усмехнулась. Ей-Богу!

Переменив платье, девушка вернулась и рассказала подробно всё своё далёкое путешествие.

Настенька ездила в Царское Село к дяде родному, священнику, чтобы сообщить ему важную семейную новость и просить если не его собственно согласия, то подтверждения решения матери. Дело было важное…

Анна Павловна Парашина уже давно была вдовой и мирно проживала с единственной дочерью Настей на пенсию после покойного мужа, бывшего когда-то актуариусом в берг-коллегии. [222]Мать и дочь не бедствовали, кое-как сводя концы с концами, и даже нанимали квартиру в четыре горницы. Но за это лето случилось и у них самое крупное, какое когда-либо бывает в жизни, событие. За Настенькой стал ухаживать сенатский секретарь Иван Петрович Поздняк. Это был для Настеньки блестящий жених, так как Поздняк был, кроме того, частным секретарём такого лица, которое быстро шло в гору, – Дмитрия Прокофьевича Трощинского.

После семилетнего вдовства и тоскливой, серенькой жизни вдруг обе – и вдова, и семнадцатилетняя Настенька – стали чуть не самыми счастливыми женщинами на весь Петербург.

Поздняк сделал уже предложение, которое было принято с восторгом, и затем испросил разрешения на брак у своего единственного родственника – богатого человека, отставного капитана лейб-компанца, у которого были два дома в Петербурге.

Настенька поехала в Царское Село к родному дяде, священнику, чтобы тоже получить его согласие. Теперь оставалось только просить разрешения начальства.

Когда Настенька рассказала подробно, как дядя был рад её видеть, как водил её по всему Царскому Селу, показывал дворец и парк, она перешла к главному происшествию. Рано утром, соскучившись сидеть дома, отправилась она около семи часов по тем же дорожкам парка, где прошла накануне с дядей.

В одном месте, около обелиска, она села отдохнуть на скамейке и тотчас же увидела вдали даму, которая тоже прогуливалась. За ней бежала маленькая собачка. Настя, конечно, и не воображала, кто это так рано гуляет. Но какой-то работник, копавшийся в клумбе около скамеечки, крикнул ей осторожно: «Барышня, не сиди так-то… Встань! Это царица».

– Так у меня ноги и подкосились, – прибавила Настя. – Как только собралась я вставать, так ноги и онемели… Перепугалась насмерть. Думала, что ж это будет! Однако не успела ещё царица подойти, я справилась с собой, поднялась, и уж по правде сказать, хоть ноги у меня и тряслись, а всё-таки я присела так вот… А как приподнялась, так всю царицу разглядела до ниточки, и сто лет проживу – помнить буду.

– В каком же она платье? – спросила мать.

– Не в платье, маменька, а в салопе или в эдаком длинном капоте поверх платья, сером шёлковом с позументом. А на голове шляпа с перьями… В руке тросточка… Дяденька говорит, что царица уж сколько лет завсегда так гуляет, всё в одном этом одеянии. А за ней собачка всегда. Такая чудная! Вертлявая, тонконогая и всё как-то поджимается, будто ей всё холодно… Уж как я рада, что повидала царицу. Я всё думала, она эдакая большущая да гневная, совсем на человеков не похожая… А она такая же барыня по виду. Только лицо светлое, не простое. Видать, что царица.

Анна Павловна была рада, что дочери удалось видеть государыню.

– Это к счастью, – решила она. – Да оно так и выходит. Спроси-ка, Настенька, у Ивана Петровича, какую он весточку сейчас принёс.