А. Сахаров (редактор) - Александр I

Марья, не мешкая, отправилась в Каменки. Сколько выстрадала она, переступая порог княжеского дома…

«Господи, подкрепи меня, дай мне силы! Что я скажу князю? Как посмотрю на него? Он, чай, давно меня забыл. Как стану просить его за Николая? Неужели я должна сказать князю, что мой сын – и его сын? Если и скажу, то поверит ли? Пусть не верит, только бы спас сынка-то; чай, в острог посадили; ему, сердечному, острог-то хуже смерти кажется», – так думала Марья, идя за Федотычем по роскошным залам княжеского дома.

– Что тебе надо? – ласково спросил у Марьи князь.

– Князь, ваше сиятельство, спаси мне сына, – захлёбываясь слезами, сказала бедная женщина, опускаясь на колени перед князем.

– Встань, я не люблю поклонов.

– Не встану, ваше сиятельство, до тех пор, пока ты не скажешь мне милостивого слова.

– Встань и расскажи, какого сына спасти?..

– Моего, князь, сына – Николая.

– Какого Николая? – не догадываясь, спросил у Марьи князь.

– Того, что жил в твоей княжеской усадьбе.

– Как, Цыганов твой сын? – с удивлением воскликнул князь.

– Сын, единая моя отрада – спаси его, ваше сиятельство!

– А знаешь ли ты, что он сделал?

– Знаю, князь, всё знаю, вот и пришла я просить у тебя милости!

– Напрасно просишь, я не потатчик негодяям: он примет должное ему наказание.

– Смилуйся, ваше сиятельство!

– И не проси! Да я и не могу, он в руках у властей. Иди в суд и проси. А я ничего не могу для тебя сделать.

– Не можешь, ваше сиятельство, не можешь! – не сказала, а простонала бедная Марья.

– Да, не могу.

– Не хотела я говорить, а придётся. Вышли, князь, старика из горницы, – твёрдым голосом проговорила Марья.

– Это зачем?

– Так надо, ваше сиятельство, слово у меня к тебе есть, такое, что при других его сказать нельзя, зазорно будет.

– Ступай, Федотыч, нужен будешь – позову.

Старик камердинер тихо вышел.

– Ну, говори же, что у тебя за слово до меня?

– Сейчас, ваше сиятельство, сейчас. Господи, подкрепи, помилуй… – Марья усердно перекрестилась. Князь с удивлением на неё посмотрел и сказал:

– Мне недосуг, если есть что говорить, говори!

– Николай-приёмыш – твой сын, князь, – чуть слышно сказала Марья.

– Что, что такое? Повтори! – не веря своим ушам, спросил князь.

– Говорю, Николай – твой сын.

– Ты или полоумная, или злая обманщица, пройдоха! Кто ты? Говори! – выходя из себя, крикнул Владимир Иванович.

– Не узнал, князь?

– Я совсем тебя не знаю.

– Видно, за двадцать годов много переменилась. Эх, ваше сиятельство, постарела я, не признал ты Марью…

– Марью… Тебя звать Марьей? Неужели!.. – князь не договорил, он задыхался от волнения.

– Марья, князь, та, что была женой твоего садовника Никиты, припомни.

– Теперь вспомнил; ты Марья, а Николай?..

– Наш сын, ваше сиятельство.

– Постой, постой, я помню, ты писала, что наш сын умер и похоронен; я это хорошо помню.

– Схоронен не он, а другой, ваше сиятельство, а Николая подкинули к твоим княжеским воротам.

– Боже, Боже! Я думал, ты и наш сын давно померли. Я просто не могу прийти в себя! Николай, приёмыш – мой сын, тот самый Николай, который хотел силою жениться на Софье, на своей сестре. Что же это? Я просто с ума сойду. Ты – Марья. Да, я теперь тебя узнал. Что же ты в двадцать лет не дала ни одной о себе весточки?..

– Зачем, князь?

– Как зачем? Я… я любил тебя. Я верю тебе, твои глаза не могут лгать. Я освобожу Николая… нашего сына. Сейчас же иди… поезжай в Кострому Я тоже поеду. Я хочу видеть Николая, – прерывистым голосом говорил князь.

– Спасибо, ваше сиятельство, Господь тебе воздаст.

Марья вышла из кабинета князя с радостию на сердце. Князь обещал возвратить ей сына: что может быть больше радости для её материнского сердца? Она в Каменках подрядила подводу до Костромы. А князь Владимир Иванович, между тем, сильно волновался и быстро расхаживал по кабинету. Да и было с чего ему волноваться! Сын, которого он считал умершим, нашёлся. Двадцать лет Николай жил в Каменках, и князь не знал, что это его сын. В продолжение этого долгого времени он не многим отличал Николая от прочих дворовых, а в его жилах тоже течёт кровь князей Гариных.

– В продолжение долгих лет я чуть не всякий день видел Николая и не знал, что он мой сын; хоть многим он отличался от других моих дворовых, но я не мог его отличить. Николай одарён природным умом, пылким сердцем, он герой – за храбрость получил чин и крест. А его поступок с Софьей надо приписать увлечению, пылкому сердцу. Он весь в меня, и я, в былое время, не прочь был поухаживать… Я постараюсь исправить несправедливость и свою ошибку, я окружу довольством и Николая, и его мать. А как переменилась Марья… Я бы её не узнал, если бы она не сказала; хорошая она, добрая, покорная… – говорил старый князь.

Вошёл камердинер Федотыч.

– Федотыч, чтобы сейчас была готова тройка. Я еду в Кострому.

– Слушаю, князинька.

– Знаешь ли, старый, кто сейчас у меня был? – спросил у старика князь.

– Знаю, ваше сиятельство: Марья была, – не моргнув глазом, ответил старик.

– Узнал, старый, узнал! Мы с тобой думали – она померла, а она живёхонька.

– Только уж больно она переменилась, не скоро признаешь. Куда подевалась её краса писаная? С первого раза и я не признал её, ваше сиятельство, а как заговорила она, тут только и догадался, что за гостья.

– А красавица в своё время была Марья!

– Что говорить, баба красы писаной.

– Пожил с ней я всласть… Есть чем былое вспомянуть!..

– Как сейчас помню наши поездки на мельницу к Федоту. Вы, князинька, бывало, в горницу к мельнику, а там давно голубка ждёт, а я дремлю на козлах.

– Хорошее было житьё, старина! Теперь не то, постарели мы с тобой, Федотыч!

– Постарели, князинька, – с вздохом отвечает князю его верный слуга.

– Умирать, старина, надо.

– Смерть придёт – умрём, ваше сиятельство.

– И похоронят нас, словом добрым помянут; а может, и слезой горячей.

– Помянут, князинька: всяк человек, зная вашу доброту беспримерную, помянет вас молитвою к Господу и добрым словом!

Спустя несколько времени после того князь Владимир Иванович выехал на тройке лихих коней в Кострому. Его сопровождал старик Федотыч.

ГЛАВА XV

Император Александр Павлович возвратился из Тильзита в Петербург десятого июля. Встреча императору была восторженная; все улицы были запружены народом, глубоко любившим добрейшего из людей – Александра; экипаж государя едва мог проехать в толпе, лошади ехали тихо. Государь, стоя в коляске, ласково кланялся, махая шляпой с перьями.

На другой день государь принимал во дворце всех высокопоставленных лиц, приехавших поздравить государя с благополучным возвращением.