АБ МИШЕ - У чёрного моря

...Он не был инициатором ходатайства о звании Праведника, он вовлечён в это дело только моими настояниями... В его устремлениях не было никакой корысти, он даже и не знал (как и я) о каком бы то ни было материальном вознаграждении Праведников, тем более, что себя к ним не причислял, а думал только об отце... Он вполне довольствовался тем, ради чего я по твоей просьбе изначально пришла к нему: дать материал для твоей будущей книги об Одессе. И всё, что он мне рассказывал, было только для этого”.

Тогда же В. Когансообщила, что А. М. Пасечниченко, достигшую пенсионного возраста, “выставили с работы под предлогом неготовности к занятиям по гражданской обороне... отчитали, как девчонку, публично перед двумя сотнями сотрудников и уволили. А через неделю, спохватившись, пригласили на ритуал отпевания - лицемерно-слащавых речей о заслугах и “вкладе”. Она не пошла... Весьма проблематична в связи с её уходом и судьба музея, ею созданного и пестуемого. Я стала вспоминать, когда и что мы отдали в музей с ощущением сиротства этих материалов”.

Получив это известие, я припомнил, что и раньше, при Пасечниченко, не удалось прочесть истории болезни, заведенные во время войны, - бумаги, сваленные в тёмном подвале, истребляли сырость и крысы, а помощи от администрации больницы Александра Мартыновна получить не смогла. Теперь, без неё этот источник информации глохнул.

Яд ва-Шему оставалось опираться на поступившие в ноябре 1998 года из Одессы свидетельства.

В. Коган: “ Мой отец, Коган Яков Моисеевич совмещал должности заведующего медицинской частью больницы и доцента кафедры психиатрии, возглавляемой Е. А. Шевалёвым... С почтением относился отец к Евгению Александровичу как учёному и человеку и считал его по праву своим учителем (а достиг отец в своей профессии многого)... Поведение многих известных людей Одессы в период её оккупации было весьма неоднозначным, а порой и абсолютно однозначным... Они сотрудничали с оккупантами, выражая при этом и свои националистические пристрастия. Тем значительнее, благороднее и бесстрашнее была позиция, занятая Евгением Александровичем”.

28.01.1999. Катя Гусарова- В. Коган: “ Уважаемая Валентина Яковлевна! Благодарю Вас за подробные свидетельские показания по делу Шевалёвых, а также за остальной, необыкновенно интересный материал. Дело Евгения Александровича будет рассмотрено специальной Комиссией... По правилам Яд Вашема для присуждения звания Праведник Мира необходимо, чтобы тот, кому была оказана помощь, об этом написал. Из Ваших ответов, к сожалению, понятно, что связь с этими людьми утеряна... Несмотря ни на что, я вместе с Вами надеюсь на положительное решение... Прошу Вас, однако, если возможно, объяснить ситуацию Андрею Евгеньевичу и подготовить к тому, что ходатайство нашего отдела перед Комиссией о присвоении звания Праведника может быть отклонено”.

10.02.1999. В. Коган- Кате Гусаровой: “ Уважаемая Катя! В ночь с 4 на 5 декабря 1998 года скоропостижно скончался от сердечного приступа Андрей Евгеньевич Шевалёв. Так что мне не придётся готовить его к тому, что ходатайство Вашего отдела о присвоении ему звания Праведника может быть отклонено. Именно сейчас это было бы тем более огорчительно, что Андрей Евгеньевич в силу своей необыкновенной скромности часто повторял, что хотел бы увековечить память отца, а собственных притязаний по этому поводу не имеет... Но, думаю, ему было бы очень приятно узнать, что ходатайство возбуждено и о нём . Для него это было бы тем более значимо, что здесь, где он родился, вырос и прожил долгую и нелёгкую жизнь, щедро и безоглядно раздавая людям, порой и совершенно чужим, добро и сострадание даже тогда, когда это было чревато для него не просто неприятностями, а угрожало жизни, никто и никогда не проявлял к его устремлениям никакого интереса.

...На похоронах Андрея Евгеньевича несколько пришедших проводить его друзей, связанных с ним увлечением альпинизмом или совместной работой (а было их всего 5 человек), от меня впервые услышали о той стороне деятельности отца и сына Шевалёвых, которая стала предметом нашей с Вами переписки. Они восхитились великой скромностью и даже будничностью, с которыми Шевалёвы по велению совести и нравственного долга помогали людям, нашедшим в них своё единственное спасение от зверства оккупантов.

Смерть Андрея Евгеньевича лишает меня возможности отыскать ещё хоть ниточку, ведущую к кому-нибудь из тех, кто нашёл своё спасение в больнице. Андрей Евгеньевич попытался это сделать. В своих поисках А. Е. получал отказы, которые иногда бывали мотивированными, хоть и малоубедительными (“не помню! не знаю!”), а иногда и ничем не мотивированными (“ни о чём свидетельствовать не буду!”)...

Возврат к событиям тех тяжких лет, поиски свидетелей и участников сильно разбередили душу Андрея Евгеньевича. Он жаловался мне, что плохо стал спать... В конце ноября Андрей Евгеньевич мне позвонил и сказал, что к нему приходил интервьюер с телеоператором из фонда Спилберга. Они, по его выражению, мучили его в течение двух часов вопросами и съёмками и довели до полного изнеможения...

Я уверена, что Вы приложите максимум усилий для положительного решения вопроса. Очень этого хотелось бы в память об этих замечательных людях и в знак признания их бескорыстного благородства и человеколюбия”.

Добрались настырные спилберговцы до Андрея Шевалёва 20 ноября 1998 года, за две недели до его гибели. Не хочется думать, что их визит оказался роковым. Накануне смерти 79-летнего профессора многое сошлось. В квартире А. Е. по просьбе его знакомого проездом через Одессу остановились на несколько дней родственники этого знакомого в количестве трёх взрослых, двух детей и двух собак. “Покой нам только снится”. Андрей Шевалёв недомогал, вечером сделал себе укол (он всегда полагался только на себя, не на врачей), а ночью, как писала мне В. Коган, “ захрипел и уже не смог ответить своей жене. Она, Валентина Андреевна, и сообщила мне наутро о его смерти.

По воле А. Е. его должны были кремировать, а прах захоронить в могилу матери... На кладбище было всего несколько человек... То немногое, что говорили об А. Е., было светло и прекрасно и вовсе не потому, что над могилой. Он был добр бескорыстной высокой человеческой добротой, лишённой елея. Никто из присутствовавших не знал, что делали Шевалёвы во время оккупации Одессы. Даже Валентина Андреевна не знает того, что рассказал мне А. Е., он никому этого не говорил, так как делал то, что соответствовало его человеческой сущности и было для него так же естественно, как потребность есть, спать, дышать. Возможно, если бы не твоя инициатива, приумноженная возникшим ко мне расположением (прости за нескромность, но говорили, со слов А. Е., другие люди, в том числе Валентина Андреевна), подробности тех событий канули бы в Лету”.