Олег Михайлов - Кутузов

– Много молодежи там болтается. Все танцуют и, кажется, очень веселятся, – подлила масла в огонь Екатерина Николаевна.

– Кто же из молодых людей там чаще всего бывает? – начал уже сердиться император.

– Рибопьер... – охотно сообщила мачеха. – Если вашему величеству угодно самому удостовериться, стоит только на минуточку появиться у дверей, которые ведут в соседние покои...

Тем же вечером, прокравшись к переходу, Павел узрел семнадцатилетнего Рибопьера, который вальсировал с Анной Лопухиной при звуках бандуры. При этом – о ужас! – он держал княжну обеими руками за талию, что было тогда в моде, но что император находил крайне неприличным и настрого запретил.

Государь был в гневе. Но он подписал указ о пожаловании Рибопьера камергером, что соответствовало чину генерал-майора. Затем он явился к Лопухиной, чтобы просить руки для своего нового камергера.

Напрасно Лопухина умоляла, плакала, возражала – Павел долго был неумолим. Убедившись, что между молодыми людьми ничего дурного не могло быть, император все же наказал Рибопьера. Уже в штатской форме, с ключом назади и в шляпе с плюмажем, тот был без промедления отправлен к русской миссии в Вену сверх штата, в сопровождении фельдъегеря. Точно в ссылку...

– Саша был любимцем у покойной государыни, – рассуждал дома с Екатериной Ильиничной Кутузов. – Она с ним забавлялась, играла, шутила. И верно, его величество уже по одному этому преследует Сашу своей ненавистью...

Теперь, едва вернувшись из Вены, пылкий Рибопьер влюбился в одну особу, за которой уже ухаживал гвардейский офицер князь Борис Андреевич Святополк-Четвертинский. Князь написал Рибопьеру резкое письмо. Они дрались на шпагах – Рибопьер ранил Четвертинского выше локтя, а князь нанес ему болезненный удар в ладонь, порвав артерию.

Павлу все представили так, будто Четвертинский взял под защиту Анну Петровну, ставшую уже княгиней Гагариной, о которой Рибопьер якобы позволил себе говорить дурно. Рассерженный за прежнее, государь дал волю своему темпераменту. Он исключил Рибопьера из службы, отнял Мальтийский крест и камергерский ключ и кончил заточением в Петропавловской крепости.

По мере того как Павел наказывал, гнев его разгорался все больше. Император отправил его мать и сестер в ссылку, конфисковал дом и все его имущество в Петербурге и запретил на почте принимать как все их письма, так и адресованные им.

На другой день Михаил Илларионович с крайним сожалением узнал, что Иван Лонгинович Голенищев-Кутузов уволен от двора. Своего престарелого наставника Павел также не пощадил. Он обвинил его во время аудиенции в том, что Иван Лонгинович в присутствии императора посмел иметь вид огорченного родственника...

Император был похож на собственную смерть.

Он не шутя именовал себя «безносым». А ведь на Руси «безносой» издревле нарекли известную даму с косой. Не раз перед зеркалом, вглядываясь в свое курносое отражение, Павел Петрович с досадой восклицала «Хорош! Хорош! Нечего сказать!»

Впрочем, с утра 11 марта 1801 года император был в отличном расположении духа и менее всего предавался мрачным мыслям. Казалось, именно в этот день он желает ускорить исполнение и без того поспешных и необдуманно проводимых в жизнь постановлений.

С утра иезуит патер Грубер уже находился в приемной с документами, заключающими давно вынашиваемый Павлом проект о соединении православной церкви с латинской.

Правда, генерал-губернатор фон дер Пален, опасаясь пронырливости святого отца, решился не допустить его до особы государя. Слишком много было поставлено на карту в эти часы. Пален предусмотрительно завалил стол Павла бесконечными бумагами. Устав их читать и подписывать, государь уже в раздражении обратился к губернатору:

– Полагаю, это все?

– Нет, ваше величество, – сокрушенно развел руками граф Петр Алексеевич. – Отец Грубер собирается утомлять вас своим проектом...

Государь, уже боявшийся опоздать на свой любимый развод, бросил в сердцах:

– Пусть патер убирается вместе со своими бумагами!..

В числе подписанных документов была составленная по-французски депеша на имя русского посланника в Берлине барона Криденера:

«Заявите его величеству королю, что, если он не решится занять Ганновер, вы покинете двор в двадцать четыре часа».

Другой курьер был отправлен в Париж. Послу Колычеву повелевалось обратиться к Бонапарту с предложением вступить с республиканскими войсками в курфюрство Ганноверское ввиду нерешительности берлинского двора занять эту страну своими войсками.

Россия была без пяти минут накануне новой войны...

На разводе все удивлялись тому, что не видят великих князей Александра и Константина. Государь во время вахтпарада очень гневался, но, против ожидания, никого не сделал несчастным.

В час дня, как обычно, был назначен обед на восемь кувертов. Были приглашены обер-камергер Строганов, адмирал граф Кушелев, Кутузов, вице-канцлер князь Куракин, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов.

Разговор за столом вертелся вокруг похода в Индию, который должен подорвать могущество амбициозных англичан. Затем он перескочил на полководческие достоинства первого консула Франции, восстановившего в своей стране законность и порядок. Далее коснулся обширных приготовлений на западных границах России.

Думали же совсем о другом. Об уроне, который принесло запрещение торговать с Англией. О сумасбродном приказе Павла посадить великих князей под домашний арест. Об унизительном приведении их ко вторичной присяге отцу-императору, О том, что болезненное подозрение государя распространилось и на его супругу Марию Федоровну: двойные двери из спальни-кабинета в ее покои были теперь заперты на замок. О безумном намерении Павла объявить наследником престола малолетнего принца Евгения Вюртембергского...

Подавленное настроение за столом было у всех, кроме самого императора.

После обеда он милостиво шутил с Кутузовым и отпустил обычную остроту по поводу Строганова:

– Вот человек, который не знает, куда девать свое богатство!

Остановившись возле статуи Клеопатры, Павел заметил, насколько прекрасна эта копия. Затем он принялся рассматривать постамент, сложенный из нескольких сортов мрамора. Переведя взгляд вновь на скульптуру, император в задумчивости сказал:

– Эта царица умерла прекрасной смертью...

– Да, ваше величество, – согласился Михаил Илларионович. – Но она же доказала, сколь опасна женская красота. Перед ней не устоял Цезарь, она погубила Марка Антония. И все же, если бы Август не пренебрег ее прелестями, она едва ли лишила себя жизни. Ведь женская красота еще и эгоистична...