Владимир Аристов - Ключ-город

В чулане обыскные нашли мертвую девку. Мякоть местами вырезана до костей, узнали только по голове. На втором расспросе Дениска сразу же повинился: заманил девку во двор для блудного дела, обещал дать платяную рухлядь, что осталась после умершей женки. Да вместо того убил Надьку и с великого голода два дня жрал девкино мясо.

Дениску пытали огнем и до государева указа посадили в земляную тюрьму.

Из ближних деревень брели к Смоленску с бабами и детьми голодные мужики. Бродили по обезлюдевшему торгу, слабыми голосами выпрашивали милостыню. На осадные дворы и посадским людям велено было приходивших не принимать. Мужики заползали в недостроенные башни, в тесные проходы крепостных стен и печоры, тихо умирали.

Зима выдалась снежная, курные избенки посадских людей замело под самые крыши. Невесело прошли святки. Ни песен, ни катанья с гор, ни ряженых, ни кулачных боев, — точно вымерли в бревенчатых избах люди. На Иордани провалился лед, утонуло двое стрельцов, богородицкий пономарь и посадский. Старики вздыхали: «От века не слыхано, чтобы на Иордани лед ломался и люди тонули. Великой быть беде. А беды те и в старину бывали: глад, мор, после мора да глада Литва набежит».

Висело над городом аспидного цвета зимнее небо. К самым слободам, точно чуя богатую поживу, подходили волки, выли и справляли меж сугробов волчьи свадьбы.

Посреди торга на коленях стоял мужик. Прижав на груди к армячишке костяные пальцы, вопил неистово:

— Ой, люди добрые, ой, хрестьяне православные, ой, киньте хоть корочку!

На торгу народу мало. Многие лавки, харчевые и блинные избы стояли заколоченными. Торговать съестным было опасно. Оголодалые люди съестное рвали из рук.

Из лавки с красным товаром выглянул купец, погладил благолепную бороду, лениво крикнул:

— Не вопи, сирота, бога призывай, в тихости помирать легче.

Федор проходил по торгу. Подошел, положил мужику в протянутую руку денежку. Купец, точно оправдываясь, сказал:

— Всех милостыней не оделить. Бредет их тыщи, всем подавать — самому доведется голодной смертью погибнуть.

Подошел Михайло Лисица сверкнул озлевшими глазами:

— Купцы, псы, хлеб скупают, в амбарах хоронят, а черные люди голодной смертью мрут.

Слово за слово, сцепился с купцом лаяться. Проходили мимо посадские и деловые мужики, останавливались, вмешивались в спор:

— Молодец правду молвит: от купцов и бояр — лихо.

— В архиепископовых и монастырских житницах хлеб гниет.

— Хлеб, скареды, хоронят, великих цен ждут.

Лезли в лавку, размахивали перед купцовым лицом кулаками. Краснорядец не рад был, что ввязался в спор. Огап Копейка подобрался к толпе, шнырял глазами, кротко улыбался иконописным лицом. Увидев глазевшего попова отрока, шепнул:

— Беги к таможенной избе, скажи стрельцам, людишки-де гиль чинят.

Вопивший мужик отполз в сторону. Нашел клок сена, потянул в рот. Жевал, равнодушно смотрел на толпу запухшими глазами. Не дожевавши, упал, дернулся, царапнул ногтями раз-другой утоптанный снег.

Прибежало двое стрельцов: один рыжий, длинный, другой грузный, с черной бородой лопатой. Заорали, замахали бердышами:

— Не копись, не копись, православные! Честью просим! Не то на съезжую имать станем.

Подбежал запыхавшийся Ермолка Тарабарка, каменщик, ребячьим голосом выкрикнул:

— Православные! Воевода велел деловым мужикам из старого города уходить и с осадного двора выбить вон батогами. — Толпа шарахнулась от лавки краснорядца, окружила Ермолку:

— Пошто выбить?

— Куда деловым мужикам серед зимы податься!

— Серед зимы хозяин и собаку не гонит.

Ермолка, задыхаясь, скороговоркой:

— Велел воевода того ради выбить, что мрут деловые люди без числа и помирать в печоры и башни хоронятся. Говорит, как-де солнце пригреет — засмердят.

Краснорядец стал потихоньку прикрывать лавку. В толпе выкрикивали:

— Будем челом воеводе бить, чтобы с осадного двора до теплого времени не выбивал.

— Вали к съезжей.

— А челобитья не послушает — за бороду.

Торг опустел вмиг. Остался мужик, недавно просивший милостыню. Лежал он на земле, уставившись стеклянными глазами в хмурое небо.

Краснорядец запер лавку, подошел, легонько ткнул мужика носком. «Помер, сердешный, а подобрать некому».

Федор пошел вслед за деловыми мужиками и посадскими на гору. На Облоньи перед съезжей избой от народа черно. Стояли без колпаков, уныло смотрели в землю.

На крыльцо вышел Трубецкой. Передние мужики пали на колени:

— Смилуйся, князь-воевода!

— Не вели из города вон выбивать!

Трубецкой ступил шажок. Маленький, шуба до пят, на голове заношенный лисий колпак, ни дать ни взять — старикашка-подьячий. Ущипнул сивую бороденку, шепеляво крикнул:

— Какого ради дела прибрели, гильевщики?

Мужики притихли. Одинокий голос сказал:

— Не с гилью, воевода, прибрели, а по-доброму челом бьем, чтобы велел стрельцам деловых людей с осадного двора не выметать.

Воевода поискал говорившего глазами, поманил сухоньким пальцем:

— Подойди-ка…

Раздвигая локтями мужиков, вышел наперед Михайло Лисица; дерзко вскинув голову, стал перед крыльцом.

— Эй, стрельцы, берите гильевщика! Да волоките в подклеть.

Из караульни выбежали несколько стрельцов; расталкивая кулаками толпу, стали продираться к Михайле. Мужики сдвинулись плотнее:

— За что Михалку в тюрьму тащить?

Ермолка Тарабарка, успевший протиснуться к крыльцу, выкрикнул:

— По-доброму с челобитьем пришли.

Стрелец ткнул Ермолку древком бердыша. Тарабарка охнул, схватился за живот, сел на снег. Кто-то треснул стрельца по затылку. Разом взметнулись десятки кулаков. Стрельцы плотнее нахлобучили колпаки, отодвинулись. Из сеней высунулось встревоженное лицо дьяка. Дьяк наклонился к воеводиному плечу, зашептал:

— Поопасись, князь-воевода, стрельцы из караульни разбрелись. Не сотворили бы гильевщики воровским делом твоей милости какого дурна.

Князь досадливо отмахнулся. На розовом личике проступили клюквенные пятна:

— Волоките!

Стрельцы, переминаясь, опасливо косились на мужиков. Один сказал:

— Немочны, князь-воевода, вора взять, — гильевщиков сила.

От гнева у воеводы перехватило дух. Потянул с головы колпак, вытер рукавом плешь, погрозил мужикам сухоньким кулачком:

— Отведаете у меня, почем гривенка лиха, слезами кровавыми наплачетесь.

Мужики разноголосо завопили, вплотную придвинулись к крыльцу. Что кричали мужики, Федор не разобрал, слышал одно: «а-а-а-а…». Видел, как побледнело у князя детское личико, как, путаясь в шубе, метнулся боярин в съезжую избу. Потом зашлепали по крыльцу лапти. Видел еще Федор, как мужик, камнебоец Хлопок Косолап, вытащил за ворот из сеней князя-воеводу. Михайло Лисица следом вынес снятый со стены в съезжей избе образ скорбящей богородицы. Князь перекрестился, приложился к иконе трясущимися губами: