Исай Калашников - Жестокий век. Книга 1. Гонимые

— Вот что, друзья. Подберите человек двадцать — тридцать самых надежных воинов, садитесь на самых резвых коней и ночью пошумите у куреня Алтана или Сача-беки. Сделайте так, чтобы вас приняли за тайчиутов. Но смотрите, если правда откроется… Сейчас все висит на волоске.

Нукеры пошумели, как надо, всех переполошили. Тэмуджина рано утром разбудил стук копыт, говор людей. Он вскочил, приоткрыл дверной полог, выглянул из юрты. У коновязи стояли Сача-беки, Алтай, Хучар и около сотни нукеров. Все три нойона были одеты в доспехи, вооружены. Ночная стража и Боорчу с Джэлмэ не пускали их в юрту.

— Высокородные нойоны, прошу вас — подождите, — с вежливой наглостью уговаривал их Боорчу. — Тэмуджин так рано не встает и очень сердится, когда его будят.

Тэмуджин опустил полог, оделся, позевывая, вышел из юрты, сделал испуганное лицо.

— Алтан, Сача-беки, Хучар, что такое? Почему вы здесь в такую раннюю пору?

— Тайчиуты…

— Где?

— Ночью они напали на мой курень, — сказал Сача-беки. — Я их отбил.

Тогда они кинулись на курень Алтана.

— Где они сейчас?

— Куда-то ушли. Но они вернутся…

— Идемте в юрту. Боорчу, Джэлмэ, как вы смели задерживать моих родичей! Быстро поднимите людей, пусть разбирают юрты, запрягают волов.

Будем уходить к хану Тогорилу. Не медлите!

Нойоны понуро побрели за ним в юрту.

— Ты в самом деле покидаешь нас, Тэмуджин? — спросил Сача-беки. — Нам говорил твой дядя, но мы не поверили.

— На вас я больше не надеюсь. Ну что это такое, Сача-беки! Ты отогнал врагов от своего куреня и лег спать. Почему не преследовал? Почему позволил напасть на курень Алтана?

— Прежде чем преследовать, надо знать, сколько перед тобой врагов. А попробуй разберись, если ночь!

— Ночь, темнота не оправдание. Каждый заботиться только о своем курене и никто — обо всех.

За стенами юрты встревоженно шумел курень. Дробно стучали копыта коней, плакали дети, вздорили женщины, кричали мужчины. Нойоны беспокойно прислушивались к этим звукам. Прибежала Борте с Джучи на руках, испуганно спросила:

— Почему мы уходим отсюда?

— Борте, мне не до тебя. Иди собирайся и ни о чем не спрашивай.

— О небо, придет ли покой на эту землю?!

Алтан снял с головы железный шлем.

— Тэмуджин, мы должны держаться вместе.

— Я всегда говорил то же самое. А еще раньше так же говорил мой отец. Вы не хотели слушать его. Вы не слушаете меня. Вы думаете, я рвусь в ханы. Но это совсем не так. Становись ханом ты, Алтан, и я буду ходить у твоего стремени. Ты немало прожил, ты много видел, и ты сумеешь защитить всех нас, прославить род Хабул-хана.

— Тэмуджин, тело мое стало слишком грузным, чтобы мчаться на врагов впереди молодых воинов.

— Тогда ты, Сача-беки, возьми поводья в свои руки. Всем ведомы твоя отвага, сила и крепость твоей руки. Стань ханом, принеси покой народу, и я буду простым стражем у твоих дверей.

Сача-беки горделиво расправил плечи, но тут же опустил их, нахмурился.

— Я могу скакать на коне и рубить мечом. Однако хан должен заниматься не только этим. Примирять спорящих, осаживать торопливых, подгонять ленивых я не смогу. Какой же в таком случае из меня хан?

— А ты, Хучар, что скажешь? Неужели откажешься и ты? Прими на себя высокую заботу, и я буду твоей стрелой — куда пошлешь, туда и полечу…

Хучар угрюмо покусывал ногти.

— Зачем нам разводить эти разговоры? Я, как и наш дядя, считаю, что только ты можешь оборонить нас от недругов. Тебе и быть ханом. Вот мое слово.

— Для меня, как и для вас, ханская шапка не радость. Время грозное. Еще мудрый кузнец Джарчиудай говорил мне, что он видит, как в степи рождается буря. А кому неизвестно, что первыми под натиском ветра падают высокие деревья?

— Одинокие деревья падают еще раньше, — сказал Алтан. — Ты не будешь одинок.

— Но я молод и слаб.

— За тобой хан кэрэитов, — сказал Сача-беки. — Уже одно то, что станешь ханом, остановит тайчиутов. Они хорошо знают, какая участь постигла меркитов.

Тэмуджин закрыл глаза, словно прислушиваясь к самому себе. Вот и сбывается то, к чему он шел в последнее время, не давая себе передышки…

— Хорошо, родичи. Видит небо, не ради своей выгоды, не из желания прославиться, не из пустого стремления повелевать я приму на себя тяжкое бремя. Скачите в свои курени, разбирайте юрты. Перекочуем в более безопасное место и там совершим обряд возведения в ханы, принятый нашими предками. Вы согласны со мной?

— Да, мы согласны.

— Ну, не теряйте времени! Пришлите сюда по сотне воинов. Я буду вас охранять во время перекочевки.

…На высоком равнинном берегу Онона, покрытом первой зеленью, в стороне от куреня стояла большая белая юрта. Перед входом, на почтительном расстоянии от нее, полукругом выстроились воины, вооруженные длинными копьями. За ними толпились нукеры, простолюдье, женщины, подростки, дети. В белой юрте начался курилтай. Здесь были все родовитые нойоны: Даритай-отчигин, Алтан, Бури-Бухэ, Сача-беки и его брат Тайчу, Хучар, братья Тэмуджина, люди высокого возраста из разных племен, приставшие в свое время к Тэмуджину. Говорил старый Усун из рода баринцев:

— Волос из гривы коня легко разорвет и ребенок… Но если волосы сложить один к одному и свить из них веревку, на ней можно удержать и дикого скакуна, и свирепого быка…

Тэмуджин сидел напротив дверей, смотрел на замершую в ожидании толпу. Пышные речи казались излишне длинными. Без них каждому все понятно. Нойоны надменно поглядывают на толпу, всем своим видом давая понять, что они тут главные вершители. Даритай-отчигин даже как будто в росте прибавился, на безбородом лице строгость. Алтан брезгливо выпятил толстые губы, Сача-беки хмуро ломает брови, — возможно, сейчас он жалеет, что так опрометчиво отказался от ханства. Поздно думать об этом, Сача-беки!

Усун кончил говорить, поклонился Тэмуджину и пошел из юрты. Все встали, кланялись ему и выходили вслед за Усуном. Поднялся и Тэмуджин.

Перед входом в юрту нойоны разостлали большой войлок, стали по его краям. Тэмуджин сел на войлок, скрестив ноги. Усун коснулся рукой его плеча, громко сказал:

— Возвысь голову, посмотри на синее небо, узри вечного творца, которого ты — тень. В течение своего правления сообразуй поступки с божественной волей, дабы сделаться выше там, на небе, чем на земле. Если воспротивишься всевышней воле, будешь наказан в этом мире, от всех твоих богатств останется один только войлок, на котором ты сидишь, из всех с тобой идущих — твоя собственная тень.

В чистом, безоблачном небе купался жаворонок, ласкал слух песней. Далеко-далеко, курлыча, пролетели журавли. Усун снова тронул пальцами его плечо:

— Говори.

Он обвел взглядом нойонов. Они возвышались над ним, заслоняя солнце.