Катарина Причард - Крылатые семена

Из висевшего у нее на поясе мешочка Налка достала клочок грязной бумаги. Сама она не умела ни читать, ни писать, но очень гордилась успехами дочери.

— Расскажи им, — кивнула она в сторону Пэт и Пэм, — что моя дочь Сэйди пишет в письме.

Салли прочитала вслух письмо, написанное четкими круглыми буквами.

«Дорогая мама, — говорилось в нем, — надеюсь, ты в добром здоровье. Мне здесь очень хорошо. Целый день мы молимся богу. Надеюсь, ты тоже молишься и воздаешь хвалу господу. Надеюсь также, ты не пьешь пиво и не ходишь в кино. Это большой грех. Я так счастлива, что Иисус хранит меня. Твоя любящая дочь Сэйди».

Письмо произвело на всех большое впечатление, а Налка так и сияла; она поспешно отобрала его у Салли и спрятала в свой мешочек. Но Мэри вдруг залилась веселым журчащим смехом.

— Слыхали, Налка не пьет бешеной воды, — прыснунула она. — Нет? А кто же напивается и дерется с Гинингой? Не она? А потом лежит целый день в холодке и хр-р, хр-р. — Мэри изобразила, как храпит и сопит во сне пьяная Налка.

Обозлившись, Налка закричала и замахала руками на насмешницу, но тут и остальные женщины стали потешаться над Налкой — надо же сбить с нее спесь, чтобы она не слишком важничала перед гостями!

Калгурла громко прикрикнула на них, и Налка сразу умолкла; смех оборвался.

— Они не согласились бы спеть нам? — спросила Пэт, которой не терпелось послушать, как поют кочевники.

Но тут всеми почему-то овладела робость. Женщины, смущенно хихикая, сбились в тесный кружок, мужчины потупились — никому, как видно, не хотелось угождать гостям.

— Да вы что? — воскликнул Динни. — Боитесь этой молодой леди, что ли?

Ральф опустился на землю рядом с женой и сыном. Мерно ударяя двумя дощечками друг о друга, он тихо затянул песню. Салли догадалась, что он, должно быть, у них «йемна» — певец-импровизатор, а также предводитель «тулгу» — так на местном наречии назывался национальный танец «корроббори». Пэт подошла ближе послушать его.

— О чем ты поешь? — спросила она.

— О дереве вилга. — Ральф указал на тонкое, стройное дерево, растущее неподалеку. — Слушай:

— Это значит — охотятся, — добавил Ральф и улыбнулся.

Ральф умолк и потупился: нужное слово никак не шло на ум.

Старик с подстриженной бородой и маленькими гноящимися глазками подошел поближе и уселся под деревом. Куртка и штаны у него были измазаны в красновато-коричневой земле. За стариком к дереву потянулись и другие. Они сидели на корточках и даже на таком близком расстоянии казались неотъемлемой частью пейзажа: их выцветшая, перепачканная в пыли и грязи одежда сливалась с листвой молодого черного дерева и с побуревшей зеленью кустарников.

Старик ударил дощечкой о дощечку и запел:

И он повторил этот куплет; остальные подтягивали, не нарушая своеобразного ритма песни. Она оборвалась на драматическом возгласе, и все рассмеялись.

— Человек в горах рубит дерево, — перевел Ральф. — Он смотрит на юг и видит: собирается гроза. «Кирн-дел, кирн-дел» — это стучит топор. «Йарра» — это воет ветер и дождь хлещет по деревьям так, что они дрожат.

Пэм сделала беглый набросок с шалаша Ральфа, перед которым была натянута веревка. На ней развевались две рубашки, какие-то розовые тряпки и крохотные детские штанишки. Люси в свое время тоже работала при миссии, сообщил Ральф. Она привыкла стирать белье как следует и специально ходит на ферму за водой.

— Каждый день стирает, чтобы малый у нас чистый был, — хвастал Ральф. — Просила привезти душистого мыла и талька из Боулдера, когда хозяин посылал меня туда с лесом. Люси умеет петь, как в миссии. Спой, Люси, «Иду за Иисусом».

Люси запела тихо и мелодично с той особой заунывностью и в том особом и неподражаемом ритме, которые свойственны напевам австралийских племен:

В эту минуту из зарослей вышли три женщины и направились к стойбищу. Все — мужчины, женщины, собаки — бросились им навстречу. Они возвращались с охоты. У одной из женщин, пожилой и сухопарой, с пучком седых волос на подбородке, висел за спиной большеногий петух. Старуха бросила его на землю. Связанный петух трепыхался и бил крыльями.

Он был не больше фазана, его оперение, окрашенное в светло-желтые, коричневые и черные тона, поражало своей красотой. Птица вытягивала длинную шею с плосковатой, как у змеи, головой и посматривала по сторонам, словно ища спасения; в желтых, затянутых серой пленкой глазах притаился испуг.

Бородатая старуха перебила ему ноги метким броском остро отточенной палки и сейчас была очень довольна собой.

— Мы отдали ее Чарли, — сказал Ральф. — Он один, ему нужна женщина.

Чарли, красивый молодой следопыт, служивший в полиции, а сейчас приехавший отдохнуть среди своих, казалось, был вполне доволен такой невестой.

— Хорошая женщина, — одобрительно отозвался он.

— А это Нелли, — сказал Ральф, указывая на ее спутницу в сером ситцевом платье. И платье и лицо у нее были грязные, глаза тусклые, губы поджаты.

— Ого-го! — радостно воскликнул Ральф при виде рдеющих румянцем диких груш, которые вытряхнула из своего мешка Нелли.

Калгурла протянула руку и взяла грушу.

— Калгурлу, — сказала она.

— Вот откуда происходит название Калгурли, — заметил Динни. — Эти груши растут на ползучем дереве с твердыми, как проволока, ветвями. В свое время таких деревьев было очень много по склонам Боулдерского кряжа. Они буйно разрастаются после грозы; тогда на них появляются желтые цветы, а потом вот такие груши. Они очень сладкие, когда созреют. Местные жители пекут их в горячей золе, и тогда они становятся мягкими и вкусными. Австралийцы готовы отправиться за ними в какую угодно даль. Потому-то их кочующие орды так часто и появляются около Боулдера. Это твои места, Калгурла, не так ли? Там, где росла калгурлу?