Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Почему тебе не нравится жить в Каштановке? – вздохнула она.

– А тебе, Софи, почему так хорошо здесь после Парижа и Санкт-Петербурга?

Она улыбнулась:

– В городах столько суеты, фальшивый блеск, и мне это отвратительно! Здесь же все подлинное, все простое, все имеет истинное значение…

– Я, быть может, думал бы так же, как ты, если бы мне было безразлично будущее моего отечества! Но ты-то знаешь, что в Санкт-Петербурге меня ждут друзья, тебе ведь известно, что я горю желанием посвятить себя их делу! И ты не можешь осуждать меня, когда я заявляю о том, что хочу присоединиться к ним! В конце-то концов, ведь именно ты толкнула меня на этот путь! До того как познакомиться с тобой, я совсем не разбирался в политике и не думал о необходимости отмены крепостного права, я даже не представлял себе или почти не представлял, что такое конституция!

Софи уже давно ждала подобного упрека! Да, Николаю могло показаться странным, что после того, как жена привила ему вкус к свободе, теперь почему-то не слишком поощряет его действия. Как объяснить ему, что жизнь притупила в ней страсть к идеям, что она предпочитала теперь общение с простыми людьми знакомству с великими умами, что ее счастье стало земным, безотлагательным, ежедневным?..

– Я хотела бы предостеречь тебя от такого воодушевления, – тихо произнесла она.

– А что ты видишь плохого в моем воодушевлении? – воскликнул он. – Не исповедуешь ли ты теперь случайно монархизм?

Рассердившись, она смотрела на него с сочувствием, не лишенным иронии, с нежностью, но здраво, как учитель смотрит на ученика:

– Нет, Николай, я не изменила своих взглядов.

– Однако ты не стала бы говорить так во Франции!

– Во Франции я была у себя дома, среди соотечественников, чьи взгляды были мне близки.

– Можно подумать, что ты только что приехала в Россию! Хотя живешь среди нас уже годы!..

– Да, годы, – прошептала Софи. – И тем не менее в политическом смысле чувствую себя чужой русскому народу. Всякий раз, когда я хочу действовать, что-то стесняет меня, беспокоит, удивляет. Мне кажется, у меня нет качеств, необходимых для того, чтобы разрушать существующий режим в стране, где я не родилась. Ты будешь смеяться, но если бы я помогала вам насаждать здесь республиканские идеи, которые отстаивала во Франции, то в какой-то момент сочла бы это неуважением к законам гостеприимства!

Он откинулся назад на стуле и пробормотал:

– Именно об этом я и говорил: ты – против революции!

– Вовсе нет! Я даже считаю ее необходимой. Но не признаю за собой право вмешиваться в нее лично. Сколько раз я повторяла тебе, что новый режим должен быть продуман, подготовлен, установлен русскими, иначе говоря, тобой и твоими друзьями! Все, что могу сделать я, это – подготовить крестьян к восприятию счастья, которое вы подарите им однажды. Для этого мне нет никакой нужды ехать в город! Совершенно очевидно даже, что лучше будет мне остаться в деревне…

Она говорила о мужиках, а думала о Михаиле Борисовиче. Он тоже нуждался в ней. И вдруг она обрадовалась, что увидит его снова за ужином. Он расскажет ей об обеде у фон Адеркаса, покритикует меню, посмеется над гостями. Она упрекнет его в том, что он не очень общителен. Он согласится, признав ее правоту. Потом, может быть, они сыграют в шахматы… Она услышала, что говорит Николай:

– Мы могли бы провести там недели две, не больше…

– Нет, Николай, – ответила она, – мое место – здесь.

– Я знаю, почему ты не хочешь уезжать: из-за моего отца!

– Действительно. Он уже не молод. Его здоровье тревожит меня…

– Да будет тебе! – заметил он, смеясь. – Когда он смотрит на тебя, ему как будто двадцать!

Ее задела столь грубая шутка.

– Я решил тебя подразнить! – продолжил Николай. – Впрочем, не только он удерживает тебя. Есть еще Мария! И Сергей! И мужики! Каким бы невероятным это ни казалось, весь этот мирок мешает нам жить так, как мы хотим!

– А почему бы тебе не возвратиться в Санкт-Петербург? – спросила она.

Он с удивлением посмотрел на нее:

– Мы ведь не станем разлучаться опять!

Она улыбнулась:

– Неужели ты совсем забываешь меня, когда вдалеке?

– Я не только не забываю тебя! – воскликнул он. – Но с той минуты, когда расстаюсь с тобой, мечтаю о мгновении, когда вновь тебя увижу!

– Осторожно! Если все так, я посоветую тебе как можно чаще уезжать!

– Я бы этого не выдержал, – признался он. – Но при этом ты представить себе не можешь, как мне хочется снова увидеть друзей! Я подозреваю, что готовятся великие дела! И если мне придется пропустить важное собрание, я никогда не утешусь! О, Софи, как приятно иметь идеал! Как же я благодарен тебе за то, что ты открыла мне радость напряженной умственной жизни!

Она одобрила его высказывания, слегка покачав головой. Этот юношеский порыв забавлял и очаровывал ее.

– Так вот! Поезжай в Санкт-Петербург, Николай, – сказала она. – Я прошу тебя об этом!

Михаил Борисович вернулся лишь в пять часов пополудни. Увидев его снова, Софи ощутила радостный подъем и осознала, что все время ждала его. Обед у фон Адеркаса утомил свекра.

– Я расскажу вам обо всем сегодня вечером! – сказал он.

И удалился в свою комнату. Но вместо того, чтобы прилечь и отдохнуть, позвал к себе сына. Николай застал его лежащим на диване черной кожи, с подушкой под затылком, ноги отца были укрыты клетчатым пледом. Глаза Михаила Борисовича были закрыты, он тяжело дышал, как человек, погруженный в сон. Услышав, как закрывается дверь, он, не поднимая век, произнес:

– Это ты, Николай?

– Да.

– Что это за история с дуэлью?

Николай вздрогнул и, чтобы выиграть время, пробормотал:

– Дуэль?

– Да, мне о ней рассказали у фон Адеркаса. Говорят, ты дрался с Васей Волковым!

Не в силах отрицать факты, Николай упавшим голосом сказал:

– Так точно.

И тут же его охватил страх при мысли, что отцу, быть может, известна причина поединка.

– Вы поссорились? – спросил Михаил Борисович.

– Да.

– Из-за чего?

Николай обрел надежду: тот, кто его расспрашивал, ничего определенного не знал.

– Я готов рассказать вам об этом, батюшка, – прошептал он, – но обещайте мне, что ничего не расскажете Софи… Ей ничего не известно… Это дело чести, понимаете, мужское дело…

– Даю тебе слово, – промолвил лежавший.

Только губы зашевелились на его каменном лице.

– Ну так вот, – сказал Николай, – Вася Волков обвинил меня в том, что я плутую в игре…

Произнося эту фразу, Николай задавал себе вопрос, когда же он приготовил ее. Такая легкость выдумки напомнила ему первое время после женитьбы, когда он лгал отцу, чтобы убедить его принять жену, и лгал жене, чтобы оправдать жестокосердие отца.

– Да ну? – заметил Михаил Борисович. – Так не похоже на этого мальчишку!