Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Барин мой, барин, – приблизившись, запричитал Никита, – так я и думал, что вы будете здесь, на площади! Зашел за Платоном – и вот мы здесь!

– Я принес вам поесть, – добавил Платон, похлопывая по крышке своей корзины. – Тут вот колбаска, сыр, вино, даже соленые огурчики…

– Очень мило с твоей стороны, – сказал Николай, – только я ведь ни в чем не нуждаюсь!

– Как это не нуждаетесь! – воскликнул старик. – Если хотите иметь силы, надо кушать! Да и пальтишко на вас хлипкое – небось, уже продуло! Не подцепить бы простуды, барин! Мы еще захватили с собой для вас теплую шубу – маленько, правда, старовата, что правда, то правда, зато вмиг согреетесь!

Никита набросил на плечи Озарёва мягкую тяжелую шубу из чуть траченного молью меха:

– Вот в ней хоть всю ночь гуляйте по площади, и ничего с вами не сделается! – восторженно заявил Платон.

Николая растрогала и смутила такая предусмотрительность. Товарищи, как ему показалось, наблюдали за сценой иронически: революционера прямо на поле битвы нянчат слуги – только полного комфорта, видимо, ему и не хватало, чтобы вести борьбу за свободу!

– Благодарю вас, дружочки мои, а теперь уходите, пожалуйста, – ласково попросил он.

– А разве вы не хотите, чтобы мы остались тут, с вами? – в голосе Никиты послышалось разочарование.

– Нет! Нет! Вам здесь не место!

– Ну, хотя бы немножечко, барин, разрешите хоть посмотреть, как вы победите в этой схватке!

– Бесполезно настаивать, Никита, война – дело военных! Только военных, и ничье более!

Расстроенный Платон тем не менее засуетился:

– Все понятно, барин, дорогой наш, солнце наше, все понятно! Вот только вы уж скажите, чем еще мы можем быть полезны-то! Если вам чего не хватает…

– Мне всего достаточно!

– А рому, чуточку рому?

– Нет.

– Табачку если?

– Тоже нет.

Наконец, Никита с Платоном удалились. Николай пригласил друзей, откинул крышку корзины – и в минуту все запасы провизии были разобраны.

– Зачем отпустил их так? Тебе следовало велеть, чтобы принесли еще! – упрекнул товарища Юрий Алмазов. – Эта колбаса, она же – истинный шедевр кулинарии!

Пока они ели, два эскадрона конной гвардии выстроились в одну линию лицом к каре – так, будто собирались начать атаку.

– Господа, – сказал Одоевский, – похоже, мы вступаем в решающую фазу. Ну, и что станем делать?

– Что делать… Ничего мы не можем делать без командования! Раз уж Трубецкой не явился, давайте выберем на сегодняшний день другого диктатора! – заявил Голицын.

– Легко сказать! – буркнул Кюхельбекер. – Никто из нас для такой должности рылом не вышел – ни тебе воинской славы, ни тебе эполет…

– Оболенский, вы из нас чином выше всех – вот и возьмите командование на себя, – предложил Одоевский.

– Да ни за что в жизни! – сразу же воспротивился тот.

Николай повесил шубу на решетку, ограждавшую монумент, и встал лицом к первой шеренге каре. Изможденные солдаты с посиневшими от холода щеками, с каплями под носом тупо смотрели в пустоту.

– Эй, братцы! – закричал Николай. – Я, конечно, сейчас в гражданском платье, но в Отечественную служил гвардейским лейтенантом Литовского полка, ну так скажите – готовы вы подчиняться мне?

– Рады стараться, ваше благородие… – прозвучали в ответ нестройные голоса.

И тогда, к величайшему своему удивлению, внезапно ощутив себя на седьмом небе от счастья, Озарёв принялся командовать:

– Объявляю боевую готовность!.. К оружию, друзья!.. Двигаем каре на кавалерию!.. Сначала вы стреляете в воздух, но второй раз – по ногам лошадей!..

А гвардейцы в это время уже всколыхнулись, собираясь действовать, сокращая дистанцию. Но обледенелая почва и узость прохода мешали животным набрать скорость. Колебания всадников, то, как они вынужденно гарцевали на одном месте, будто приплясывая и постоянно оскальзываясь, – все это вызывало гомерический хохот зевак, оккупировавших ограды. Они прямо-таки помирали со смеху. В воздухе прогремел залп – стреляли солдаты каре. Никто не был задет, но несколько лошадей противника, испугавшись, поднялись на дыбы. Три всадника, гремя металлом, свалились на землю. Один из них, плотный рыжеволосый унтер-офицер, быстро вскочил и разразился бранью:

– Сукины дети! Мать вашу так…

Стрелки тут же и узнали его:

– Хорош ругаться-то, Лысенко! Мы ж стреляли поверх ваших голов! Давай переходи к нам!

– Да нельзя мне, – проворчал Лысенко, вставляя носок сапога в стремя.

– Чего это – нельзя?

– Следят за нами… Вот погодите, ночью все перейдем на вашу сторону!

– Точно?

– Землю ем! До скорого, парни!

– До скорого, Лысенко! Привет ребятам!

Офицеры выбранили конногвардейцев, те вернулись назад, перестроились и, крича: «Да здравствует Николай!», предприняли новую попытку наступления. На этот раз она была встречена брошенными с крыш камнями, поленьями, комьями снега – простой люд явно был на стороне мятежников. А те сейчас прицелились точнее: всадники, один за другим, тяжело валились с коней, причем некоторым так и не удалось подняться, и товарищи унесли их. Толпа, будто на спектакле, зааплодировала. Озарёв, весьма довольный собой, поздравил своих людей прямо-таки тоном военачальника-победителя:

– Спасибо, ребята, хвалю! Вы отлично поработали! Молодцы!

Еще три атаки не увенчались успехом, затем противник сменил тактику. Полковник Штурлер, командир гренадерского полка, поддержавшего мятежников, прибежал с приказом вернуться в казарму.

– Уходите! – сказал новоприбывшему Одоевский. – Вы жизнью рискуете!

Два человека схватили полковника под мышки и силой, будто пьяницу из кабака, поволокли его вон с поля сражения. Однако тому удалось вырваться, и он, кипя гневом, вернулся к бунтовщикам.

– Предатели! Предатели! – закричал Штурлер с сильным немецким акцентом.

– Молчать! – бросил Каховский и сразу вслед за этими словами выстрелил в упор, разрядив в него пистолет. Полковник вскинул руки к небу, медленно – словно совершая танцевальное па – повернулся вокруг своей оси, выкрикнул: «Ah, mein Gott!» – и упал наземь. Два гренадера подняли безжизненное тело и, прихрамывая, понесли его к зданию Генерального штаба, но бросили на полдороге. Каховский снова засунул пистолет за пояс. Лиловый фрак с потертыми локтями и вылинявшими подмышками подчеркивал худобу отставного поручика, болезненную бледность его лица.

– Неужто Милорадовича мало показалось? – спросил Николай. Подбородок его дрожал.

– Следует точно знать, чего тебе в жизни нужно, – наставительно произнес Каховский. – Делать революцию или реверансы!

Возбужденные водкой и пролившейся кровью солдаты заволновались:

– А почему нас не ведут больше в атаку?