Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

– Николя!!!

Софи бросилась навстречу. Они обнялись, не обращая внимания на дождь. Другие каторжники оборачивались, смотрели на них с завистью и продолжали шлепать по грязи, по лужам: левой, правой, левой, правой, – стараясь не сбить ряды. Объятие длилось долго, Софи прижималась к груди мужа, ощупывала его, вдыхала его запах, повторяла без конца:

– Это ты! Ты! Конечно, ты! Наконец! Какое счастье!

А он не мог говорить. Слезы текли из-под его покрасневших век, губы дрожали, как в лихорадке.

– Идем, – сказала Софи.

Она взяла Николая за руку, чтобы повести за собой в избу. Он двигался медленно, тащил за собой цепи. Унтер-офицер вслед за ними вошел в комнату, солдат остался в сенях.

– Еще пять минут, ну, пожалуйста, всего лишь пять минут! – умоляла Софи.

Унтер-офицер, раздувшись от сознания собственной значимости, поразмышлял, взвесил в своей тупой, бараньей голове все «за» и «против» и произнес важно:

– Так и быть. На этот раз дозволяется.

Он прислонился к стене, достал из кармана горсть кедровых орешков и принялся задумчиво щелкать их. Софи с Николаем снова уселись на край кровати. Но, вымолив желанную отсрочку, молодая женщина не знала, что сказать. Теперь, когда она увидела своего мужа снова, когда услышала его торопливый рассказ о жизни на каторге, когда наспех сама рассказала ему о своем путешествии, она пришла в растерянность оттого, что смогла совершить задуманное, что ей все удалось. Больше не надо было преодолевать бесчисленные препятствия, больше не надо было побеждать нечеловеческую усталость! Праздная, умиротворенная, она с нежностью смотрела на Николая. Он сильно похудел, но выглядел здоровым. Должно быть, его побрили перед свиданием. Шинель на нем грязная, с обтрепанными обшлагами. А между ног, словно ручное животное, притулилась кучка цепей. Мария Волконская права: самое ужасное – это вид оков, надетых на дорогого тебе человека, как будто он злодей, убийца! Софи невольно опустила взгляд к щиколоткам мужа – желание посмотреть на кандалы вблизи оказалось сильнее нее, а он, заметив это ее движение, сказал:

– Да, поначалу удивительно… Но потом привыкаешь… Скоро ты вообще не станешь обращать на них внимания!..

Николай был исполнен спокойного мужества, и жена гордилась им, ей так хотелось верить в него. Может быть, для того, чтобы оправдаться перед собой самой, чтобы объяснить себе, зачем ее понесло сюда, в Сибирь? Чего стоят не столь уж давние сомнения, разочарования, злость по сравнению с удачей, которая сегодня выпала ей – облегчить его участь, утешить его в беде! Он нуждался в ней, чтобы выжить, – эта мысль ее опьяняла.

– А что там в Санкт-Петербурге? – вдруг спросил он.

Вопрос изумил Софи так, словно муж поинтересовался, как течет жизнь на другой планете.

– Да я так давно оттуда уехала… – пробормотала она.

– Конечно, конечно… но у тебя же должны быть какие-то новости из столицы… Что о нас думают?

– Ничего, Николя… Жизнь вошла в прежнее русло и идет своим чередом.

– Можно было это предвидеть! Но все-таки когда-нибудь необходимость дать человеку все права будет признана всеми. И тогда даже наши палачи воздадут нам должное… А знаешь, чего тут больше всего не хватает? Книг, журналов, газет… Случись во Франции революция, мы и не узнаем об этом!

Софи и не подозревала, что любовь мужа к свободе способна выстоять при таком глубоком разочаровании. Это упрямство, заставляющее его рассуждать в пустоте, думала она, уживается в нем с героизмом, слепотой, ребячеством. Странная смесь!.. Поддержав энтузиазм мужа, она все-таки колебалась, следовать ли за ним, словно что-то самое глубинное, самое женское в ней сопротивлялось политическим играм с силой, присущей лишь инстинкту самосохранения. Как человек, которому отпущено так мало лет земной жизни, может терять время на теоретические споры, когда известно, что тысячелетиями самым главным было для него совсем другое: пробуждение любви, рождение детей, болезнь, смерть дорогого его сердцу существа, голод, жажда, смена времен года, тепло тел, слившихся на постели?.. Счастья в облаках не ищут, счастья ищут здесь, на земле. В кусочке черного хлеба больше правды, чем во всех философских трактатах мира! Софи пришло в голову, что подобным приближением к жизни и, наоборот, отдалением от всяких там безумных идей она обязана именно своему долгому путешествию на край света. Николай, который долго смотрел на задумавшуюся жену, прошептал:

– О чем ты думаешь?

– Да так, ни о чем…

– А кажешься озабоченной…

– Ну, что ты… Вовсе нет… Это просто усталость… перемена мест…

Он окинул взглядом комнату и сказал:

– Надеюсь, тебе нравится в этом доме? Но хорошо бы тебе все-таки завести служанку…

– Пульхерия мне очень много помогает, – ответила Софи. – Потом найму кого-нибудь. Дай мне обосноваться как следует, осмотреться…

– Как жалко, что Никита не смог поехать с тобой!..

Она вздрогнула. Огненный ураган пронесся у нее в голове, сметая все мысли.

– Да… мне тоже жалко… Но ему очень хорошо в Иркутске.

– А может быть, в конце концов, ему удастся получить свои бумаги?

– Может быть, удастся… – эхом откликнулась она.

– Наверное, тебе стоит поговорить о нем с генералом Лепарским.

Совершенно неожиданно для себя Софи вдруг увидела полуголого Никиту, распростертого на красном полу постоялого двора в Иркутске. Растрепанные светлые волосы, гримасу боли, исказившую лицо, блуждающий сине-лиловый взгляд… услышала его прерывистое дыхание… Никита был так близок к ней, несмотря на физическое отсутствие, что ей, почти ослепленной видением, пришлось зажмуриться. Память к тому же воскресила в ней тайное вожделение, и она испугалась чувств, завладевающих ею.

– У меня есть другие, куда более важные предметы для беседы с генералом Лепарским, – сказала она поспешно.

– Ну, какие же, к примеру?

– К примеру, попросить у него разрешения видеться с тобой чаще, и чтобы свидания были подольше, и чтобы я могла снабжать тебя теплой одеждой, едой, книгами…

– Дорогая моя! – Николай задыхался от волнения, наклонившись, он принялся целовать руки жены, каждый пальчик в отдельности. – Дорогая моя! Жизнь в Чите будет так тяжела для тебя! Не знаю, как благодарить тебя! Прости! Прости, любимая! Я так тебя люблю! Я люблю тебя!..

Она уложила себе на колени его тяжелую, как пушечное ядро, голову, и позволила заполнить себя всю щемящей жалости. Желание, которое погнало ее в путешествие и томило в течение всего длинного пути, мгновенно покинуло Софи, едва она достигла цели. Рядом с Николаем оно угасло совершенно, и напрасно она старалась возродить его, разжечь, воодушевить себя на безумства – чувства ее мирно спали. Софи бездумно перебирала спутанные пряди и грезила о совсем других волосах, о другом лице, о дороге, пересекающей бесконечную равнину… Пустое ожидание прилива страсти продолжалось, и ей почудилось, будто время повернуло вспять.