Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки

– Надо, чтобы везде, где они окажутся, они находили декабристов, которые могли бы им помочь. Хорошо бы нам создать такую благотворительную цепочку…

– Вы просто святая! – пробормотал Свистунов.

Комнату заполнили синие сумерки. Лица теряли четкость очертаний, в полумраке только вспыхивали время от времени позолоченные оклады икон да поблескивал пузатый самовар. Служанка вошла, чтобы зажечь лампы. Поскольку было уже довольно поздно и на улице совсем стемнело, доктор Вольф предложил Софи проводить ее до дома.

Через полчаса после того, как подруги выехали из Тобольска, сани остановились в чистом поле. Ветра не было, однако мороз пощипывал довольно сильно. Прижавшись друг к дружке под полостью, Софи с Натальей не отрывали глаз от белой дороги, убегавшей вперед и где-то там, вдали, терявшейся в тумане. По сведениям, которые им удалось раздобыть накануне в пересыльной тюрьме, первый конвой с политическими осужденными должен был этим утром, в восемь часов, отправиться в Омскую крепость. Сопровождавшие заключенных жандармы, получив хорошие деньги, смягчились и пообещали не препятствовать дамам в последний раз перемолвиться словом с узниками где-нибудь у обочины. Софи толком и не знала, зачем ей непременно надо было еще раз увидеть этих молодых людей перед долгим путешествием, которое на многие годы отрежет их от остального мира. Она смутно чувствовала, что исполняет некий не совсем понятный ей самой долг по отношению к петрашевцам. Словно в какой-то мере несет ответственность, пусть даже и косвенную, за чужие политические грезы, за последствия чужой деятельности. Испытания, которые им с Николаем пришлось перенести, сделали ее навеки солидарной со всеми, кому в России приходится терпеть страдания. И только смерть, думала она, сможет избавить от этой обременительной, всепоглощающей жалости.

Ее глаза устали всматриваться в расстилавшуюся вокруг снежную равнину, в пустынный, однообразный пейзаж. Ямщик сгорбился, стараясь хоть как-то защититься от холода. Из двух впряженных в сани лошадей одна бежала спокойно и ровно, вторая фыркала, упиралась, встряхивала головой и выпускала пар из ноздрей. В неподвижном воздухе мерцали серебряные блестки. Софи ощутила, что лицо медленно немеет, будто отнимается по частям. Она энергично потерла нос и уши, чтобы согреть их и вернуть им чувствительность.

– Что-то долго они не едут! – волновалась рядом Наталья. – Неужто мы должны часами их тут ждать!..

– Послушайте! – воскликнула Софи. – Бубенцы!

И в самом деле, в тишине послышался легкий звон, словно постукивали одна о другую льдинки. Едва слышный поначалу звон нарастал, приближался, становился все отчетливее, наконец, сделался оглушительным, и одновременно с этим из мглистой пустоты вынырнули две бешено скачущие тройки.

Поравнявшись с дамами, тройки остановились. Каждая везла сани с одним из узников и сопровождавшим его жандармом.

Софи вслед за Натальей выскочила из саней, и, проваливаясь в рыхлый снег, женщины приблизились к путешественникам. Те, в свою очередь, тоже вылезли из саней, придерживая руками кандалы. Когда арестанты подошли поближе, стало видно, что это Дуров и Достоевский. Оба в коротких арестантских полушубках, на голове – треух. У Дурова заиндевела борода, на бледном лице Достоевского выделялся совершенно синий от холода нос. Тот и другой бросились целовать протянутые к ним руки.

– А где же ваши товарищи? – спросила Наталья.

– Нас будут увозить постепенно, в течение нескольких дней, – объяснил Дуров. – Постарайтесь свидеться с ними тоже. Мы осведомлялись, и, к сожалению, оказалось, что вам не дозволено будет нам писать…

– В первое время, должно быть, да, – сказала Софи. – Но потом дисциплина начнет слабеть…

Наталья подозвала одного из жандармов и передала ему письмо, адресованное в Омск – князю Горчакову, губернатору Западной Сибири. Фонвизина была с князем в дружеских отношениях и нисколько не сомневалась, что тот проявит доброжелательность по отношению к молодым людям, которых она ему рекомендовала. Жандарм дал клятву, что послание будет передано адресату в собственные руки, и тотчас стал просить дам распрощаться с заключенными, чем быстрее, тем лучше.

– Храни вас Господь! – произнесла Наталья, перекрестив Дурова и Достоевского.

Те склонили головы.

– Спасибо, спасибо вам за все, – осипшим голосом твердил Дуров.

Арестантов стали поспешно рассаживать по саням. Софи прокричала:

– Не теряйте веру! Может статься, еще увидимся!..

Голос у нее сорвался. Она перестала понимать, в какой поре своей жизни оказалась. Не декабристов ли это снова увозят на каторгу? Лошади, пробудившиеся от удара кнутом, рванулись вперед, покачивая крупными темными головами. Из-под копыт полетели комья снега. Над задками саней, выкрашенными синей краской, показались обращенные назад лица. Софи и Наталья долго махали петрашевцам вслед, затем, устав прощаться с пустотой, уныло побрели к своим розвальням.

– Теперь обратно в город? – спросил ямщик.

– В город, – ответила Наталья. – Да поскорее! Я совсем закоченела!..

И они тронулись в обратный путь. Кони бежали резво, сани летели по снегу, и после десяти минут этого стремительного бега у Софи внезапно в голове словно бы вспыхнул ослепительно яркий свет. Очевидность, с которой она так долго не хотела мириться, которую так долго не хотела замечать, явилась ей без усилий, без боли, с безмятежной ясностью восхода солнца над снежной равниной. До этой минуты она считала, будто поселилась в Тобольске лишь временно, едва ли не проездом. Не веря по-настоящему в то, что ее вскоре отзовут из ссылки, довольствовалась, тем не менее, убогой избой на самом краю европейской части города. Едва ли не радовалась тому, что разместилась в таком неудобном жилье, – так, словно, отказываясь устроиться поудобнее, не обживаясь по-настоящему на новом месте, заклинает судьбу, которая старалась удержать ее в этих краях. И только появление в городе петрашевцев помогло ей избавиться от иллюзий. Разговоры с ними не только отняли у Софи надежду на возвращение в Россию, но и лишили всякого желания туда вернуться, ей даже думать об этом не хотелось. Впервые с начала своей ссылки она сознательно выбирала Сибирь. Больше того – она даже с оттенком гордости сказала себе, что выбирает ее добровольно . Рядом с городским садом продавался дом. Конечно, за него просят непомерную цену, но покупка дома и переезд туда приблизят Софи к друзьям – все ссыльные декабристы живут в этом квартале. Она сможет по своему вкусу обставить комнаты, создать уют. Перестать жить так, словно вот сейчас, с минуты на минуту, начнет укладывать сундуки! Софи ощутила прилив нежности к несчастным, которые, отправляясь на каторгу, помогли ей вновь обрести душевное равновесие. Дуров, Достоевский… Она запомнит эти имена.