Джинн Калогридис - Огненные времена

Когда он покончил с этим делом, подошел второй палач и обложил мою стоящую на коленях бабушку сначала соломой и щепой, а потом дровами, чтобы костер загорелся быстро и огонь сразу стал очень жарким.

И пока он делал это, Нони начала сдавленно петь:

Слова были еле различимы, но, напрягшись, я услышала их. А она продолжала гордо повторять их – возможно, и как магическое заклинание, но совершенно точно и как заявление, ибо до сих пор она ни разу не имела возможности произнести эти слова публично, даже в собственном доме.

Наконец это поняла и толпа. Раздался недовольный гул. Кто-то швырнул камень, оцарапавший щеку Нони. Она улыбнулась, обнажив окровавленные десны, и слабым голосом продолжала петь:

Последовал второй камень, потом третий. Оба пролетели мимо. Жандармы угрожающе замахали мечами, и толпа мгновенно успокоилась, хотя кто-то продолжал еще негодовать, слыша столь нестерпимо святотатственные слова.

Но Анна Магдалена, казалось, их не замечала. Не прекращая пения, она подняла глаза к небу. И каким бы страшным ни было ее избитое лицо, оно, несмотря ни на что, светилось.

Потом она повернула голову к одному из священников, который сидя наблюдал за происходящим с ближайшей трибуны. Я пыталась разглядеть его лицо, но он был закутан в плащ и укрыт тенью.

Анна Магдалена запела, обращаясь к нему:

Что могу я сказать о смерти?

Нам рассказывают о святых и героях, что, пронзенные стрелами, распятые на крестах, с вырванными глазами, они не издают ни звука, но с блаженством принимают свой жребий, и их лица светятся восторгом. Теперь я могу сказать тебе, что все это – сказки, что в мучительной смерти нет ни достоинства, ни милости, ни изящества, ни красоты. Умирая, мы, смертные, визжим, как свиньи.

Кричала и моя Нони. Поначалу. Когда солома и щепа разгораются, они начинают лизать ноги осужденных. Большинство начинают кричать сразу, но Нони продолжала петь свои гимны, и ее страдальческие крики послышались только тогда, когда щепа разгорелась как следует и уже занялись дрова.

Как Жакоб когда-то, мысленно я схватилась за богиню и, вцепившись в нее ее изо всех сил, молилась каждой своей мышцей, каждой костью, каждым куском плоти: «Возьми ее боль! Возьми ее боль и отдай мне!»

В этом не было никакой магии: ни заклятий, ни чар, ни заклинаний. Только настойчивость. Настойчивость и любовь, которые вместе и являются, вероятно, самым большим волшебством, ибо мгновенно меня охватила совершенно неведомая мне доселе боль, и я с криком бросилась на землю, одновременно радуясь тому, как скоро получила я ответ на свои молитвы, и сходя с ума от боли.

Каждому из нас иногда по невежеству или случайно приходилось дотрагиваться до раскаленного котла. Палец или руку пронзает в этот миг такая боль, что человек тут же отдергивает руку, не в силах терпеть ее. И острая боль продолжается еще так долго, что дети запоминают это и никогда больше не повторяют своей ошибки. Но как мне описать ощущение погружения в огонь? Тело извивается в постоянных корчах, не в состоянии избежать боли, терпеть которую невозможно, боли, которая заслоняет собой все мысли, все эмоции, все воспоминания, и в конце концов остается уже только боль, за которой нет уже ни тебя, ни целого мира…

Мой голос присоединился к голосам остальных в этом нескончаемом хоре страдания, усилившемся, когда огонь охватил уже нижнее белье и оно полетело по воздуху клочками пепла, обнажив красную обуглившуюся кожу. Огонь пробирался по одежде к плечам, а потом по шее и подбородку устремлялся к черепу, охватывая его пламенем. Волосы сгорали мгновенно, оставляя лишь розовые скальпы, которые тотчас краснели, затем покрывались волдырями, потом чернели, а потом кожа сходила и черепа снова становились красными…

Но посреди этого невыносимого мучения я осознала вдруг, что среди воплей умирающих не слышно голоса моей бабушки. И тогда я устремила на нее свои залитые слезами глаза.

Нони превратилась в живое пламя: передо мной была не вызывающая острое сострадание головешка, а живое воплощение божества, молодая, красивая, сильная женщина, светящаяся внутренним светом, с рассыпанными по плечам волосами, охваченными огнем, окружающим голову золотым нимбом. Я поняла, что гляжу не на святую, а на саму богиню во плоти – богиню улыбающуюся и торжествующую. И слезы мучительной боли на моем лице сменились слезами радости.

Она говорила, и ее голос лился сладчайшей музыкой, которую мне доводилось когда-либо слышать. Она обращалась к врагу, который сидел и наблюдал за всем, что происходит:

Ты думаешь, что ты выиграл, Доменико.

Но волшебство заключается в том, что это наша победа…

Как долго продолжалось мое физическое мучение, я сказать не могу, потому что настал момент, когда я уже ослабла настолько, что не могла ни корчиться, ни кричать, ни шептать и почти совсем ослепла. Агония стала глубокой болью в самой сердцевине моего существа: это начали поджариваться мои внутренности.

И наконец настал тот миг, когда моя бабушка умерла, потому что сначала боль резко усилилась, а потом я ощутила, как ее душа отлетела. И я почувствовала, что в меня ворвалось странное электрическое тепло, словно она вошла в меня.

Она и кто-то другой, более великий…

Я должна признаться, что в это время совсем не понимала разумом, что именно происходит, но сердцем и душой понимала, что самопожертвование Нони ради меня, а в некотором роде и мое самопожертвование ради нее были необходимым обменом. В противном случае я бы боролась против ее смерти всем своим существом. Но в то день я ясно увидела, что умереть так, как умерла она, было большой честью, судьбой, которую она приняла с радостью, с чувством выполненного долга. Я увидела, что она умерла без боли, и ликовала, что победила.

И понимание этого заставило меня принять ее смерть, примириться с нею, и когда лучи заходящего солнца окрасили облака розовым цветом, у меня на душе стало спокойно от ощущения того, что рядом со мной и богиня, и счастливый дух Нони.

Но я человек. И когда наступила ночь, ощущение присутствия Нони и Дианы ослабло и горе навалилось на меня со всей своей тяжкой силой. Не в силах оставаться на месте, я вскочила и побежала, и бежала, пока лес не кончился и передо мной не встала гора, а за горой опять был лес, и я снова бежала и бежала, пока не упала, задыхаясь, на камни, листья, пахучую землю.