Александр Волков - Царьградская пленница

Теперь оставалось только ждать лета и нового появления Ефрема в Царьграде, которое принесет рабыне Андрокла свободу. Ондрей Малыга втайне надеялся, что новгородец выкупит и его. Ведь он, Ондрей, стоит так дешево и, конечно, сумеет отработать купцу гривну серебра, которой оценивалась его стариковская жизнь.

Юному Родиону не удалось поступить послушником в Георгиевский монастырь к отцу Геронтию. Хлопоты монаха оказались безуспешными. Игумен Симеон был человеком осторожным и боялся войти в столкновение с сильными людьми. Проведав о знатном происхождении Родиона, игумен крепко задумался. Еще больше насторожило его то, что юноша ушел из дому тайком, против родительской воли.

– А вдруг боярыня, его матушка, пожалуется на меня митрополиту, что я ее чадо в обитель принял? – сказал он Геронтию. – Нет, нет, и не проси, отец Геронтий. Пусть матушка его напишет нам, что боярич идет в монахи с ее согласия.

Так все и передал Геронтий огорченному Родиону. Понятно, ни о каком письме от матери не могло быть и речи. Чтобы добиться заветной цели, юноша решил нарушить свое основное жизненное правило и солгать. Эту ложь он надеялся искупить дальнейшей праведной жизнью.

Родион пошел к настоятелю Троицкой обители, выдал себя за смерда и назвался круглым сиротой. Его приняли в послушники, и он был на седьмом небе от радости. Юноше казалось, что исполнился предел его желаний.

Но время шло, и монастырская жизнь раскрывалась перед молодым послушником во всей ее неприглядности. Зоря нередко виделся с Родионом в келье отца Геронтия. Каждый раз он замечал, что его новый приятель становится все мрачнее. Но что его удручало, Родя не объяснял.

Потом он перестал появляться у Геронтия. Обеспокоенный Зоря пошел в Троицкий монастырь. На его стук калитка приоткрылась, и выглянул добродушный старый привратник, уже немного знавший Зорю.

– А, это ты! – сказал он. – Небось Родиона разыскиваешь?

– Его, отец Агафангел. Я давно его не видел. Не болеет ли он?

– Нет больше в обители твоего друга! – таинственно прошептал старичок. – Изгнал его игумен.

– Изгнал?! – ужаснулся Зоря. – За что?

– За правду, – все так же шепотом объяснил монах.

– Да разве за правду можно из обители изгонять? – удивился юноша.

Но оказалось, что поборника правды Родиона действительно выгнали из монастыря.

Настоятелем обители был отец Нафанаил – еще не старый упитанный монах с багровым лицом. Нафанаил славился великолепным басом и умением служить церковные службы. Когда он провозглашал здравицу за великого князя, стекла в церковных окнах дрожали, а пламя свечей колебалось. Молящиеся Троицкой церкви приходили в восхищение, и в монастырскую казну текли большие доходы.

Но отец настоятель не любил изнурять свою грешную плоть. По уставу монахам полагалась только постная пища, однако Нафанаил с этим не считался.

Когда игумен пировал со своими приближенными – келарем, ключарем, ризничим, [70]а это случалось почти каждый вечер, на столе появлялось множество блюд: жареный поросенок, куриный бульон, днепровские осетры и стерляди, таявшие во рту пироги с морковью и капустой, пышные оладьи, уха тройная, рассольники, каша рисовая, фигурные медовые пряники, коврижки… Выставлялись напитки – забористые квасы, мед стоялый, мед, вареный с хмелем и пряностями, мед арбузный, мед малиновый, мед вишневый… Иной мед был такой крепости, что от одной чары отнимались ноги и заплетался язык. Не брезговали святые отцы и иноземными напитками. Из глубоких погребов извлекались амфоры с греческим вином, выдержанная мальвазия, [71]бургундское, рейнское…

После такого пира немыслимо было подниматься на рассвете, идти в холодную церковь и начинать церковную службу. На уме было совсем другое: подольше понежиться в мягкой постели под пуховым одеялом.

Так велось долгое время. Богомольцы – народ смирный, они и час и два, и более покорно ожидали за оградой, когда их впустят в обитель.

Но вот отец Нафанаил принял на свою беду этого блаженного Родиона в послушники, не ведая, что этот смиренный юноша внесет смуту в так хорошо налаженную жизнь монастыря.

Неизвестно, когда Родион спал. Во всяком случае, чуть начинало светать на восточном краю неба, он уже был на ногах. Первым долгом он тормошил старенького привратника, отца Агафангела:

– Вставай, отче святый, надо людей впускать!

Люди за монастырской оградой собирались спозаранку: это были иногородние богомольцы, приходившие в Киев накануне. Они спали на земле, подостлав под себя одежду. Агафангел отбивался от приставаний послушника:

– Уймись, богово чадо, я ворота открываю токмо с благословения отца игумена.

Родион бежал к келейнику, [72]стучался в дверь игуменских покоев.

– Во имя отца и сына и святого духа!

– Аминь…

Из двери выглядывал заспанный келейник с помятым лицом: он чуть не до утра прислуживал на игуменском пире.

– Здрав будь, отец Никон! Скоро его благословение встанет? Время ворота открывать – богомольцы ждут.

Келейник смотрел в мутное окно, едва освещенное рассветом.

– Опомнись, чадо, николи мы в такую пору их не впускали!

Послушник спешил в привратницкую, выглядывал в щелку калитки. Люди лежали на холодной земле, зябко поеживаясь и кутаясь в накинутые сверху лохмотья. Добросердечный юноша, не стерпев такого зрелища, опять отправлялся к келейнику.

Наконец Родион не мог больше смотреть на страдания богомольцев. Холодным утром, когда на дворе моросил дождик, послушник явился в привратницкую и, воспользовавшись глубоким сном отца Агафангела, открыл калитку и пригласил ожидавших:

– Заходите, добрые люди!

Иззябшие и намокшие богомольцы с веселым гулом хлынули на монастырский двор.

Что было делать дальше? Родион решился на смелый поступок и, зная, что за это придется крепко отвечать, все же открыл тяжелую церковную дверь.

«По правде ли это будет? По правде… – думал юноша. – А отец игумен?… Что ж, приму наказание…»

Агафангел проснулся от холода: калитка его привратницкой была открыта настежь.

Старик выглянул наружу – никого.

«Где же народ?» – подумал он.

Прошел во двор – пусто. Но из открытых дверей церкви доносился гомон. Монах прошел на паперть. Церковь была полна народа.

Пришлось будить игумена. Выражаясь далеко не благочестивыми словами, отец Нафанаил оделся и пошел в церковь. Вина Родиона сразу открылась, потому что отогревшиеся люди горячо благодарили его за доброту.

Когда кончилась служба и богомольцы оставили обитель, послушника Родиона отвели в темный, сырой подвал и приковали на цепь. Целую неделю он должен был просидеть на хлебе и воде. Юноша благодарил бога за то, что сподобился принять кару за свое милосердное деяние.