Александр Волков - Царьградская пленница

А тут случилось вот что. Днем в монастырь снова собрался народ, пришло много утренних богомольцев. Начались разговоры о благородном поступке молодого послушника Родиона, – его имя уже узнали молящиеся. Стали его искать, чтобы поблагодарить за доброе дело.

Друг Родиона – послушник Григорий шепнул людям:

– Не ищите Родьку! Посадили его на цепь.

– За что? – изумились богомольцы.

– А вот за то самое. Не лезь в пекло поперек батька, не самовольничай!

Люди заохали, закрестились.

– Где же он, горемычный?

– В подвале. Вон туда идите, за угол…

Богомольцы столпились около зарешеченного оконца без стекла. Из подвала доносился громкий, ясный голос:

– Святый боже, благодарю тебя, что сподобил еси меня принять сие мучение за правду, за то, что пожалел странников… Сладостно мне наказание: сам господь Иисус Христос претерпел за то, что проповедовал истину.

У женщин появились слезы умиления на глазах.

– Праведник! – в экстазе воскликнула одна из богомолок.

– Великий праведник! – подхватила другая.

Богомольцы умиленно слушали Родиона. Их увидел и выгнал из обители ключарь, а послушника перевели в глухой амбар без окон. Но молва о новом угоднике разнеслась по городу.

Через неделю Родиона выпустили, и сам отец ключарь прочитал ему строгое наставление, чтобы он вел себя тихо и скромно.

К этому времени юноша вдоволь насмотрелся на монастырские порядки. Он увидел, что они совсем не такие, какими он себе их представлял. Игумен, как самовластный князь, распоряжался иноками, о боге никто не думал, помышляли лишь об удовольствиях, вели сытое, праздное существование.

Родион под каким-то предлогом проник в монастырскую кухню. Там он увидел, как толстые повара-монахи с жирными лицами готовили поросят, кур, гусей для игуменского стола.

Послушник ужаснулся:

– Ведь устав запрещает инокам принимать скоромную пищу!

– Ничего, – рассмеялся старший повар, – отец настоятель сумеет отмолить грех перед господом!..

Ранним утром юный ревнитель правды, пользуясь сном привратника, выскользнул из калитки и разыскал митрополичьи палаты.

Ему удалось попасть к архимандриту Платону – маленькому старому монаху с морщинистым лицом. Тот выслушал горячий, сбивчивый рассказ Родиона. Юноша признался ему во всем, не утаил, что поступил в монастырь обманом, скрыв свое происхождение.

– Так ты, чадо, боярский сын? А зачем покинул родную матушку?

– Не мог я видеть, как она не по правде живет. Тяжко мне было лицезреть угнетение малых сих.

– Не по писанию поступил ты, сыне. Ибо сказано: «Чти отца твоего и матерь твою…» Да не о сем речь. Ты о грешных деяниях игумена мирянам рассказывал?

– Нет, отче святый!

– И правильно. Всякий человек грешен, но о грехах духовных лиц подобает судить токмо духовному начальству. Иначе среди православных будет великий соблазн и смущение. – Платон благословил послушника и сказал: – Иди с миром, чадо, а игумена я накажу.

Проводив жалобщика, архимандрит отправился в Троицкий монастырь. Уединившись с настоятелем в его келье, строго спросил:

– Грешишь чревоугодием и ленишься службы отправлять?

– Грешу, отче святый, – признался Нафанаил. – Но каюсь в том исповеднику, и он отпускает мне мои вины. А от кого ты доведал о моих прегрешениях?

И тут игумену стало все известно. Он пришел в ярость и закричал, брызгая слюной…

– Ах он пащенок! Да я его в цепи закую! В подвале сгною!

– Тише, отец, тише! – одернул разъяренного монаха Платон. – Не надобно поднимать лишних толков. А то, не дай бог, дойдет до владыки. Это ладно, что я сего беспокойного отрока перехватил.

– За это спаси тебя бог, отче! И не беспокой себя, я это дело тихо улажу.

Послушник Родион был изгнан из Троицкой обители. Теперь он был обезоружен. Если бы ему и удалось добраться до митрополита, что мог сказать человек, не имеющий никакого отношения к обители?

Родион еще продолжал верить в святость монастырской жизни. Он думал, что такая неправда господствует только в Троицком монастыре, и пошел в другую обитель, расположенную на противоположном конце Киева. Там о нем не слыхали и приняли опять в послушники. Но и в этом монастыре отцы-иноки не отличались праведной жизнью. Были и тут пиры, так же гналась братия за сокровищами, стараясь наполнить монастырскую казну.

Родион стал задумываться: как видно, он вступил не на тот жизненный путь, где можно найти правду. Юноша пошел советоваться к иноку Геронтию.

Подробно рассказав ему о всех своих злоключениях и сомнениях, Родион спросил:

– Куда же мне теперь податься, отче святый?

Геронтий ответил после долгого молчания:

– Все, что ты поведал мне о монастырском житии, чадо, знаю я, и даже много более твоего. Корыстолюбие, чревоугодие, зависть и другие смертные грехи обитают за высокими монастырскими стенами. Что поделаешь? Силы человеческие слабы, а соблазн велик. Пытался и я в юности бороться со злом, но, как и ты, был повержен врагами. И тогда избрал я иную долю: взял перо, чтобы нелицеприятно передать потомкам правдивую повесть о нашей жизни, и пусть она послужит им в назидание…

– Но мне-то, мне что делать, отче? – перебил монаха боярич Родион.

– Может, в Любеч возвернешься?

– Домой?! Нет, нет, ни за что! – ужаснулся Родя. – Опять видеть неправду, лютое угнетение низших… Не снесет того моя душа!

– В странствие бы тебе пойти, чадо, да млад ты еще, – задумчиво проговорил старик. – Странники Христу подобны – он, батюшка, тоже по свету бесприютным бродил. Но трудно сие, ах как трудно! Много надо силы и телесной и душевной, чтобы такое бремя выносить.

И все-таки Родион исполнил совет отца Геронтия и ушел из Киева.

Миновали годы, но Неждан и Зоря никогда ничего не услышали о судьбе своего пылкого друга, готового отдать жизнь за правду. Уснул ли Родя вечным сном где-нибудь на дороге, истомленный голодом, растерзал ли его в лесу хищный зверь, замерз ли он в степи в лютую метель? Кто знает?

Велика Русская земля, и трудно было найти в ней одинокую человеческую былинку, подхваченную вольным ветром странствий.

Оружейная мастерская Пересвета была одной из самых больших на Подоле. В просторном помещении с маленькими оконцами и земляным полом работало до десятка людей… Пересвет с сыном, два подмастерья, ученики. Только подмастерья получали плату за труд, ученики же довольствовались харчами.

Работа начиналась на рассвете и заканчивалась с темнотой. На завтрак и обед полагались краткие перерывы. А потом снова стучали молотки по наковальням, клубился дым из горна, где разогревалось железо перед ковкой. Чтоб было чем дышать, открывали настежь низенькую дверь.