Юрий Борев - СТАЛИНИАДА

Профессор сказал мне:

— Тебе нужно тренироваться в анализе художественных произведений. Даю тебе учебное задание: проанализируй эту поэму и выяви философское мировоззрение ее автора. Это будет твой реферат к кандидатскому минимуму по философии.

Поэма рисовала трогательную картину: горячо любимый единственный сын автора Дазмир — красивый, умный, талантливый, великодушный юноша — неожиданно умирает и благодаря своим достоинствам из земного мира отправляется в небесный. Сейчас душа его витает над нами и определяет с неба земные исторические процессы.

Как мог, я проанализировал поэму. Отчаяние отца, потерявшего сына, вызывало сочувствие. Беспомощность стихотворной техники — эстетический протест. Мировоззренческие же позиции автора были на уровне вульгарных представлений о религиозной картине мира.

Эти представления перемежались у автора с мистическими идеями об особом божественном предназначении Дазмира, который трактовался как новый Христос. Все это я описал в моем реферате.

Прочитав его, Илико остался не полностью удовлетворен моим сочинением, лишенным ярлыков, эпитетов и сильных выражений, принятых в те годы. Он попросил меня доработать реферат и осветить расхождения концепции мироздания, нарисованной Шария в поэме, со сталинской концепцией, изложенной в четвертой главе краткого курса истории партии. Я проделал эту компаративистскую работу, и мой реферат был зачтен.

Вскоре выяснилось, что я невольный участник небезобидной и небезопасной истории, а Шария — не просто плохой поэт, невесть как издавший странную по тем временам поэму, а секретарь ЦК Грузии по идеологии и, главное, ставленник Берия.

Будучи одним из руководителей просвещения Грузии, Илико насмерть схлестнулся с Шария, из-за чего и уехал в Москву. Однако враги по-кавказски не прощали старые обиды и дрались насмерть.

Это была дуэль на доносах. Написанный мной реферат без моего ведома пошел в дело. Он был отредактирован Илико и снабжен нужными идеологическими квалификациями. Сам Илико, чтобы донос не выглядел сведением личных счетов, подписать его не решался, тем более что дело касалось близкого Берия человека. Тут-то и возник ныне покойный Михаил Федотович Овсянников, который с 60-х до середины 80-х годов возглавит кафедру эстетики в МГУ и сектор эстетики в Институте философии Академии наук, и весь наш "эстетический фронт". В те давние поры сталинского безвременья он был отовсюду изгнан, и Илико приютил его на своей кафедре философии Московского областного педагогического института, В знак благодарности донос на друга Берия, адресованный лично Сталину, бесстрашно подписал Овсянников, которому тогда было почти нечего терять. Илико через свои связи обеспечил прямое попадание доноса в руки Сталина. Те мировоззренческие искажения ортодоксии, которые позволил себе Шария в своей поэме, и ее фактически нелегальное издание были кошмарными нарушениями имперского порядка. Берия ничем не смог помочь своему другу, разве что уберег от ареста. "Вот что наделали песни твои".

Я попал в довольно странную, опасную и неблаговидную историю, чуть не погубив человеческую душу… палача, написавшего сентиментально-мистическую поэму. Жестокие всегда сентиментальны. После смерти Сталина Шария проходил по делу Берия и был приговорен к расстрелу за участие в кровавых бесчинствах.

Политическая ошибка

Профессор Тартуского университета Леонид Столович рассказал мне один из обыденных абсурдистских эпизодов сталинской эпохи.

— Я учился на философском факультете ЛГУ и был заместителем редактора стенной газеты. Редактором был Валерий Поченко. Майор, фронтовик, у которого еще перед войной арестовали отца. На факультете Поченко как члена партии заставили отречься от отца — врага народа. Это надломило молодого человека. В конце 1949 года к 70-летию Сталина на факультете выпустили стенгазету. В ней должен был быть портрет вождя. Нарисовать его никто не решился, и поэтому изображение Сталина вырезали с плаката. После того, как газета была вывешена на факультете, редактора вызвал декан и стал на него кричать:

— Вы допустили грубую политическую ошибку! Какой сейчас месяц?

— Декабрь… — выдавил из себя редактор.

— Вот именно, а у вас товарищ Сталин в летней форме…

Юбилей

Торжества по поводу семидесятилетия вождя охватили всю страну и ее окрестности. Был открыт музей подарков товарищу Сталину. Чего там только не было, и откуда только не приходили дары.

Секретарь МГК Попов поплатился своим креслом за недооценку политической кампании по празднованию юбилея товарища Сталина.

Торжества происходили на фоне посадок, проработок, исключений, гонений. Все это отразилось в словах песни, три куплета от которой пришли ко мне в безымянном виде. Позже я познакомился с Юзиком Алешковским, которому принадлежало авторство этой ходившей по стране песни,

Смещение

Утром Сталину зачем-то понадобился первый секретарь Орловского обкома партии товарищ Иванов. Секретаря не оказалось на месте. Поскребышев доложил об этом Сталину. Сталин распорядился:

— Узнайте, где он, и немедленно доставьте сюда. Секретаря безуспешно ищут. Сталин начинает сердиться. В 4 часа указание разыскать секретаря дается органам. Его нашли в каком-то районе, куда он выехал наводить порядок с посевной, и повезли на аэродром прямо в грязных сапогах.

Сталин в это время находился в правительственной ложе Большого театра.

Секретаря немедленно привели в приемную при ложе. Сталин сказал:

— Вы с дороги — будем пить чай. О делах потом. Дайте нам чаю!

Товарищ Иванов устал.

За чаем расспрашивает Иванова о делах, о том, как идет жизнь.

Третий звонок.

— Товарищ Иванов, оперу любите?

— Люблю.

— Пошли, товарищ Иванов, слушать будем. Садитесь около меня.

Люблю ходить в театр, только времени нету.

Во время второго акта Сталин поворачивается к Иванову:

— Вы плохой секретарь обкома, вы уже не секретарь обкома.