Аркадий Савеличев - Последний гетман

Неугодно ли вам, господа сенаторы, выслушать сию сентенцию? Письменно лицезреть? Ибо письменный же и указ принимать надлежит. Вам, вам, господа сенаторы!

Императрица только указует на несообразности нынешнего положения дел.

Несколько туманно, скажете?..

Извольте, более ясно:

«По многим и важным политическим уважениям гетманское в Малой России правление в рассуждении существа своего и искусств (опытов) прошедших времен с интересом государственным весьма несходно».

Вот так: несходно с интересами… кого?..

Полно, сын придворного истопника! Ты превзошел своего отца. Тот, похвально топя царские печи, сумел из-под черной топки вывести сынка на свет; ты же своего благодетеля загоняешь во тьму… Может быть, дьявольского Шлиссельбурга!

Крепость, построенная Петром Великим опротив врагов, стала против своих же. Там до сих пор томился Иоанн Антонович, которого еще в пеленках обогревал твой отец. Не дает покоя слава Бирона? Он тоже жив, хоть за грехи свои прозябает на Северах. В случае чего встретятся сегодняшний гетман и самый знаменитый царедворец…

Личного зла на Кириллу Разумовского Екатерина не держала. Но царская воля о волю гетманскую спотыкнулась… и нагромоздила ужасы в воображении. По Европе ползли слухи о новом заговоре – теперь уже против самой Екатерины. Разумеется, вожаком обозначили Разумовского. В друзья-соратники ему придали бывшего в опале Ивана Шувалова, сенатора Неплюева, чуть ли не всех офицеров-измайловцев, и даже прожженного царедворца Панина, который заведовал теперь всеми иностранными делами. По иностранной же части, подлаживаясь к своей землячке Екатерине, воду мутил и прусский король Фридрих П. Разумовский, мол, вместе с Паниным чают свергнуть Императрицу и посадить на престол ее сына Павла Петровича; один за гетманство свое ратует, другой – воспитатель будущего Императора. «Славная парочка!» – потирал руки прусский бес. Верил ли, нет ли Фридрих в слухи о российских заговорщиках, но велел своему послу все тщательнейшим образом проверить.

Пока Екатерина мучилась страхами – ведь у гетмана под ружьем целая страна, а Панин министр иностранных дел, – пока то да се, прусский дипломат с похвальной дотошностью изучал всю подноготную гетмана Разумовского. И к чести его, следов заговора не нашел. Пришел к такому выводу:

«Мне кажется, что он не такой человек, какой нужен для подобных смелых предприятий; он ленив и беспечен, любит только комфорт и хороший стол и чистосердечно ненавидит труд и занятия…» Фридрих был доволен, что, уповая на дружбу со своей землячкой, сможет успокоить ее насчет дерзкого гетмана. Но землячка давно уже обрусела, истово переняла российские предрассудки и предубеждения. На листе, который лежал рядом с конфиденциальным доносом Теплова, она беспорядочно чертила сломанным от гнева пером:

«Мазеповщина, яко явившаяся вновь…»

«Наследственное гетманство суть это!»

«Суду предать!»

«Имения – конфисковать?..»

«Шлиссельбург или Сибирь?..»

Может, и какие другие проклятия явились бы из-под сломанного пера, но тут на правах первой наперсницы влетела в кабинет Екатерина Дашкова – и прямо за стол, чуть ли не на колени. Обнимая свою царскую подругу, конечно, первым делом выпалила:

– Ах, наша революцья!

Молодые, вострые, бесподобно восторженные глаза ее из-за плеча Екатерины сейчас же наткнулись на злополучный лист, который та и прикрыть ничем не успела. Взгляд единым махом и донос Теплова схватил, и судорожно сломанное, еще не подсохшее перо. Ужас запечатлелся на лице прекрасной «куколки», как звала ее царственная подруга. Умом Дашкова могла потягаться и с самой писательницей Императорских указов. Да и слухи, будоражившие Петербург, конечно же, до нее доходили. Что говорить, она и прискакала на парных санях именно для того, чтоб развеять дурные вести о Разумовском. Некоторые стычки и нестыковки с ироничным гетманом отпали. Одна мысль: спасти, спасти! В недавнюю «революцию» спасала Россию, теперь вот своего ближайшего соратника- «революцьонера». Для ее живой и деятельной натуры снова находилось дело.

Но слухи-то – здесь, за этим столом, в чернильную кровь облекались…

– Моя Государыня! – в ужасе припала к ее плечу. – Вы верите?

– Пока что думаю, Катя…

– Не думайте! Горит камин? Вот я их сейчас!… – Она сгребла было бумаги со стола – и, не останови Екатерина, зашвырнула бы их в камин.

Остановил голос, какого Дашкова никогда не слыхивала:

– Княгиня! Что вы себе позволяете? Не видите – я работаю! Извольте выйти и успокоиться… где-нибудь там!…

Рука Екатерины-Императрицы ясно указывала на дверь.

Другая Екатерина, княгиня и племянница канцлера Воронцова, в слезах, ничего не видя, бросилась, куда повелевал перст указующий. Расшиблась бы о дверь, но слуги были вышколенные: распахнули обе половинки. И тут же захлопнули, не мешая главной Екатерине трудиться над делами государственными.

Не дождавшись муженька, сама гетманша сорвалась с берегов Сейма, из надоевшего ей Батурина, и вместе с дочками тронулась в путь по зимнику. Как бы предваряя что-то недоброе, в отсутствии правителя Украины двести подвод ей на проезд не выставляли – поначалу пятком троек обошлись, и ладно. Но Екатерина Ивановна умела на всех станционных ямах, не выходя и из возка, грозно приказывать сопровождавшему измайловскому сержанту:

– Доложи как след быть! Сержант грозно повторял:

– Ее сиятельство графиня Разумовская!

Если какой смотритель яма не разумел фамилию да хоть минуту мешкал – в шею били его сопровождавшие гренадеры, просветляя разум:

– Скотина, не догадался? Супруга ясновельможного пана гетмана!

Так ли, нет ли – дорожные вести неслись впереди поезда гетманши. Она еще только подъезжала к московской заставе, а Императрица уже знала об этом и в сильном раздражении, наскоро, без Теплова, писаласвоему тайному кабинетскому советнику Адаму Васильевичу Олсуфьеву:

«… Пошлите кабинет-курьера отселе до Москвы и велите ему наведаться под рукою, и будто от себя, об езде сюда Катерины Ивановны Разумовской. Она сегодня приехала, а сказывают, что лошадей до ста на станциях безденежно брали, и будто два гренадера и сержант, которые везде перед нею шествовали, прибили чуть не до смерти в Яжелбицах ямщика и множество озорничества делали по дороге; и если то так, то велите курьеру, чтоб он советовал обиженным мне подать челобитен, прося защищения и удовлетворения…»

Олсуфьев и Теплов, два кабинет-услужника, правильно поняли намерение Императрицы: любой ценой задержать продвижение гетманши к Петербургу. Ясно дала понять: с возникновением судебной тяжбы воспоследует запрещение продолжать вояж. Но верные кабинет-слуги не смогли исполнить столь великое поручение. Грозой к Петербургу летела не просто гетманша – царского роду графиня Нарышкина. И хоть жили последнее время супруги как кошка с собакой, общая беда их опять на время соединила. Императрице шепотом передавали многочисленные фрейлины: