Аркадий Савеличев - Последний гетман

– А она-то завтра во дворец собирается!

Было от чего обеспокоиться Екатерине: теперь все петербургские салоны обратятся в растревоженные ульи. Когда же и позлословить женушкам сенаторов и генералов, явно благоволивших к Разумовским, как не при сем случае:

«Нарышкиным вход во дворец воспрещают! Уже и Нарышкиным?.. Орловы крутят-вертят? Дожили, нечего сказать!» В роду-то не одна Екатерина Ивановна была. Как ни били явно и тайно со времен Петра, много еще по салонам царствовало.

Екатерине не оставалось ничего иного, как поклониться Панину:

– Любезнейший Никита Иванович! Справляйте свое безграничное доброжелательство. Как ни мирволишь Кирилле Разумовскому, он увещеваний наших не понимает. Да, вот еще: на подмогу ему Катерина Нарышкина из Москвы грянула. Задержите ее хоть на ступеньках Зимнего! Иль в заговоре останетесь?..

Непотопляемый Панин и по теперешней должности, и по характеру – иначе как бы мог семнадцать лет удерживаться в воспитателях наследника! – тряхнул всеми тремя косицами парика:

– Истинно, в заговоре, наистрожайшем… вместе с вами, моя Государыня!

Екатерина смотрела на этого вальяжного, рыхлого, изнеженного царедворца, у которого были известные не только на весь Петербург, но и на всю Европу парики: с тремя распушенными, напудренными косицами. Словно три дамских головки, да с русскими-то косами, угнездились на породистой голове главного российского дипломата. Если в переговорах с Фридрихом нельзя было без него обойтись, то как обойдешься в укоризне Разумовским?

– Ладно, Никита Иванович. От графини Разумовской я как-нибудь сама отобьюсь, вы же мужское дело на себя возьмите.

Покряхтел Никита Иванович, но поехал к Разумовскому.

– Надеюсь, граф Кирила, – сказал без особого подхода, – вы не сомневаетесь в моем дружестве?

– Не сомневаюсь, граф Никита, – ответил Разумовский, догадываясь, с чем тот пожаловал.

– Поручение у меня…

– С поручениями погодим маленько. Как у нас говорят – пустое брюхо к слову глухо. Я еще не обедал. Не откажете?

– Не откажусь. Тоже домой и не заезжал, только что из дворца. А там ведь знаете, как нынче кормят?.. Посмеялись, пообедали, посидели в креслах за кофеем. Панин издал решительный вздох:

– Однако надо… Не отвертимся. – Да и вертеться не будем. Что мы – мальчики какие? Излагайте суть, Никита Иванович.

– Да суть-то все та же, Кирилл Григорьевич: придется склонить выю. Повинную голову меч не сечет. Да ведь без поклона не обойтись?- Не обойтись…

– Я бы на вашем месте, Кирилл Григорьевич, и написал, и передал со мной некое, не унизительное для вас прошеньице. О детках мыслите? О том и доверьтесь бумаге. Может, всей-то сути и не излагая?..

Кирилл Григорьевич почесал свою мощную потылицу, которую когда-то драл старший брат, а теперь вот хочет надрать Императрица. Женщина, как ни крути. Не зазорно ли?

Да ведь все равно придется…

Так появилась из-под гетманской руки некая частная записка, отнюдь не похожая на прошение об отставке, чего добивалась Императрица:

«Всемилостивейшая Государыня! – читал Панин. – Вы всевысочайше знать изволите состояние и обстоятельства моей многолюдной фамилии. Я себя и с нею повергаю монаршим стопам с достоверною надеждою, что сей моего чистосердечия и верности поступок обратит ко мне и к детям моим вашего императорского величества монаршее призрение и щедроту и не будет мне к чувствительному ущербу их воспитания, содержания и пристроения».

– М-да, снизошел, Кирилл Григорьевич… Разумовский молчал.

– Да ладно уж… Постараюсь умиротворить Государыню.

С тем и отбыл, оставив в гостиной сладчайший запах пудры, посланец Екатерины.

Разумовский знал, что за этим последует…

Екатерина осталась, конечно, недовольна миссией Панина и сорвала зло на нем:

– Да нельзя ль было покруче поговорить?

– Покруче может только палач… – отвесил Панин нижайший поклон. – Таков ли я, ваше величество?

Она и сама не могла слишком-то круто говорить с такими людьми, как Панин и Разумовский, хотя Григорий Орлов под веселую вечернюю руку и советовал:

– Да гони ты их всех в Сибирь, Катеринушка!

– Если всех, так и тебя, поди? – остановила она

некоронованного муженька. – Испей еще… и молчи, негодник!

В голосе ее стали прорываться такие нотки, что Гришенька пасовал. Было понятие и в его солдафонской башке: сиди, пока в тепле сидится…

Тут грянули события, которые и нынешнего гетмана в сторону отодвинули – призраком встали прошлые тени…

Зародились-то они еще при гетмане Мазепе, который передался на сторону Карла XII. А у Мазепы переяславским полковником был Федор Мирович. После поражения шведского короля под Полтавой, штурма светлейшим князем Меншиковым главной крепости Мазепы – Батурина, Мирович, гол как сокол, ускакал в Польшу, бросив в Малороссии жену и двоих малолетних сыновей – Якова и Петра. Немало помучились подросшие сыновья, прежде чем один за другим выбились в люди, – хватка отцовская сказалась; Петр незнамо какими путями определился в секретари цесаревны Елизаветы Петровны, а Яков – в секретари к польскому посланнику графу Потоцкому. И все бы хорошо, да вздумалось им с отцом переписываться; польские-то перехваченные письма и навели на след – из чьего гнезда вылетели шустрые секретари. И вот в 1732 году тайна их жизни открылась – оба попали в Тайную же канцелярию. Мало кто выходил живым оттуда, но надо же – вышли братья! Калечными, однако живыми были сосланы в Сибирь, где и окончили жизнь свою.

Кто бы мог подумать, что низменная судьба сына Якова пересечется с ясновельможной судьбой нынешнего гетмана Разумовского! Да вот же – пересеклась. Василий Яковлевич Мирович после долгих мытарств подал в. подпоручики Смоленского пехотного полка. Но что это была за жизнь… Дедовские и отцовские именья все были конфискованы, жить приходилось на скудное жалованье. Слава богу, что сослуживцы не знали его родословную! И без того унижения хватало. Полковые офицеры, словно что-то чувствуя, третировали замкнутого, озлобленного, нищего подпоручика. А у того – непомерные амбиции за род свой поверженный. И не выслугой он собирался выбиться в генералы – нет, «случай», как тогда говорили все вокруг него. Был грамотен, начитан и по-своему прозорлив. Бессонными ночами и познал тайну двух последних дворцовых переворотов: 1741 года, когда на трон взошла Елизавета, и 1762 года, когда трон заняла Екатерина. В обоих переворотах, как со жгучей завистью установил Василий Мирович, решающую роль сыграли братья Разумовские. В первом случае – Алексей, во втором – Кирилл. Старший брат был теперь уже стар да и фаворит отошедшего царствия. Младший же пребывал в полном фаворе, как считал внук мазеповского предателя. Чем не повод для подражания?