Димитр Димов - Табак

– Почему вы так интересуетесь медицинской службой? – спросил фон Гайер.

– Я обязан интересоваться всем, – ответил полковник. – Только так могу я оценить военный потенциал нации.

Возбужденный хорошим вином, полковник был далек от мысли, что он становится в тягость своим учтивым собеседникам. К тому же Ирина умелыми вопросами поощряла его разговорчивость. Полковник увлекся и уверенным тоном стал высказывать свои предположения относительно исхода войны. Военная мощь нации, говорил он, складывается из ряда факторов, что блестяще продемонстрировал немецкий народ. Военные операции развиваются с математической точностью. Все в этой войне предусмотрено до мельчайших подробностей. Полковник генерального штаба Фришмут перечислял, цитировал, обобщал и выводил заключения. В конце концов даже деревяшке должно было стать ясно, что немцы победят непременно. Смакуя каждую мелочь, полковник продолжал говорить ровным голосом, звучавшим, как мерный стук машины. Он незаметно овладел вниманием хозяйки, Ценкера и даже тревожно-рассеянного Лихтенфельда. Только фон Гайер слушал его, угрюмо наклонив голову, неподвижный и хмурый. Он молчал, словно хотел показать, что не намерен участвовать в пустой болтовне за столом. Полковник Фришмут был одного с ним выпуска и в военном училище славился феноменальной памятью и редким трудолюбием. Но еще тогда Фришмут производил на фон Гайера гнетущее впечатление. Правда, у него была отличная аттестация, но он всегда напоминал счетную машину.

И сейчас фон Гайер с гневом и отчаянием думал, что в каждом немецком штабе торчит такая счетная машина. Все они стучат послушно и бесстрастно, неспособные, как и любая машина, оценить в войне политические факторы, которые не укладываются в рамки статистики и расчетов. Что-то жуткое было в убогости их механического рассудка, к их одуряющем автоматизме и необычайной быстроте, с какой они продвигались по службе. Фон Гайер знал, что немецкий генеральный штаб состоит уже только из таких вот покорных счетных машин и но терпит в своей среде никого, кто осмеливается высказать хотя бы малейшее сомнение в успехе предстоящего похода на восток.

– Нас очень беспокоят действия Советского Союза, – сказала Ирина.

– Все предусмотрено! – поспешил заверить ее полковник. Он ел, как еж, дробя пищу мелкими, торопливыми Движениями челюстей. – Германия еще не развернула свои громадные резервы.

Лихтенфельд вздрогнул, словно от боли. В резервах числился и он.

После кофе поручик Ценкер собрался уходить. Он почувствовал себя лишним в беседе этих пожилых мужчин. Фришмут снова завладел общим вниманием. Теперь он педантично пополнял свои сведения о торговле табаком.

– Почему вы уходите так рано? – спросила Ирина, поднимаясь вслед за Ценкером.

– Надо проверить солдат, – ответил поручик, улыбкой давая ей понять, что ему не хочется уходить. – Сегодня они получили много вина.

– Ну и что же?

– Боюсь, как бы они не выпили лишнего.

Ирина вышла в переднюю, чтобы его проводить. Когда она вернулась, от фон Гайера не ускользнул возбужденный блеск ее глаз.

Поручик спустился с лестницы, весело напевая какую-то песенку. Как только он вышел на улицу и ступил на тротуар, до него донеслись глухие взрывы, раздавшиеся один за другим. Опытным ухом он сразу различил близкие разрывы бомб. «Наверное, учения», – рассеянно подумал он. Но ведь была пасха, и болгары вряд ли стали бы заниматься учебными бомбардировками в праздник. Через пять минут несколько «мессершмиттов» с быстротой метеоров пересекли синее небо. Ценкер лениво сел в такси и велел шоферу ехать за город, где в укрытии стояли его танки. По дороге он не заметил ничего особенного, если не считать трех военных санитарных машин, которые мчались на предельной скорости и быстро обогнали такси.

На окраине города он увидел несколько лачуг, окутанных дымом, и солдат, которые вытаскивали из них трупы. Поручик Ценкер удивился: «Воздушное нападение без воздушной тревоги!» Он вышел из такси и, минуя разрушенные домишки, бросился к редкому перелеску, где были укрыты его танки. Фельдфебель считал гильзы, оставшиеся от стрельбы из зенитного пулемета. Ценкер вздохнул с облегчением. И танки, и люди его были целы и невредимы. Тогда он закурил сигарету и снова принялся напевать свою веселую песенку. После Варшавы обгоревшие трупы не производили на него никакого впечатления. Докурив сигарету, он вызвал фельдфебеля и сказал:

– Мюллер! Я снова отправляюсь в город. Смотрите, чтобы все было в порядке.

Сказал и усмехнулся. Мюллер тоже усмехнулся, догадавшись, что поручик едет к женщине.

Вечером того же дня невеселые мысли и тяжелые подозрения опять привели фон Гайера к Ирине. Ему открыла горничная – старая дева в белом переднике, с изрытым оспой лицом. Эту молчаливую и неприветливую особу Ирина раздобыла где-то в клинике. Пока горничная сердито убирала его шляпу и плащ, немец спросил, не возвращался ли сюда кто-нибудь из тех господ, что здесь обедали сегодня.

– Не знаю, – ответила горничная. – Я уходила за покупками.

Фон Гайер подумал, что Ирина нашла себе именно такую служанку, какая ей нужна.

Ирина встретила его в передней. Она переоделась – сменила платье, в котором обедала, на костюм, который всегда надевала, уходя в больницу. Элегантный и хорошо сшитый, он все же казался немного поношенным на фоне окружающего ее блеска.

– Раньше вы никогда не приходили без предупреждения, – сказала она с упреком. – Сегодня я дежурю в больнице.

– В таком случае я ни на минуту вас не задержу.

Фон Гайер вздохнул с облегчением. Он думал, что застанет у Ирины Ценкера, только потому и пришел.

– Нот, останьтесь!.. – Голос Ирины звучал сердечно, но фон Гайер не мог понять, искренна она или притворяется. – Я постараюсь освободиться.

Немец, ставивший служебные обязанности превыше всего, спросил удивленно:

– Каким образом?

– Просто попрошу кого-нибудь из коллег заменить меня.

– Это не совсем удобно… А я думал, что вы свободны, и попросил Костова и Лихтенфельда тоже зайти к вам. Хотелось поиграть в бридж.

– Мне самой не хочется ехать в больницу.

Ирина по телефону попросила своего коллегу подежурить вместо нее. Тот сразу же согласился. Это был неглупый, предусмотрительный юноша, знавший, как велико влияние дам из высшего общества на главного врача клиники.

– Все улажено, – сказала она, вешая трубку.

Но, отходя от телефона, она почувствовала, что ее поведение даже в мелочах становится все более легкомысленным и беспринципным. Она злоупотребляла безропотностью своего коллеги, тешилась игрой в специализацию, ничего не читала. Медицина служила ей только ширмой, за которой скрывалась распущенная жизнь, бесцельное существование содержанки миллионера. Однако она тут же отогнала эти мысли. У нее выработалась привычка быстро подавлять угрызения совести, которые она еще испытывала, когда совершала мелкие подлости по отношению к зависимым людям. Она села в кресло и закурила.