Димитр Димов - Табак

– Все-таки почему же он скрывает, что он болгарин?

– Потому что думает о том. что будет потом.

Немец взглянул на Ирину, неприятно пораженный ее беззаботным тоном. Ему показалось, что предчувствие надвигающегося краха коснулось и ее.

– Вам все равно! – сказал он мрачно.

– Что именно?

– Что грозит поражение.

– Ах, да, я и забыла, что вам это не все равно. Вы по-прежнему сентиментальны, но теперь уже искрение. Вы человек средневековья, феодальный пережиток, который случайно попал в среду азиатских жуликов и торговцев табаком.

– Разве вы не думаете о своей родине? – все так же мрачно спросил фон Гайер.

– Пет, – ответила она. – Я разучилась думать о родине.

– Вы начинаете упиваться цинизмом.

– Цинизм – добродетель сверхчеловеков. Не вы ли проповедовали мне это одно время?

– Когда?

– Когда немецкие бомбы сыпались па Варшаву и Роттердам.

– Вы всегда понимали меня превратно.

– Нет, я всегда вас хорошо понимала. И может быть, именно поэтому сочувствую вам теперь.

Ирина улыбнулась, по ни в улыбке ее, ни во взгляде фон Гайер не увидел и тени сочувствия, а лишь одно холодное равнодушие, которое пронзило его, словно острый нож. Очевидно, душа ее была опустошена. Он понял, что сила, превратившая его из солдата в торгаша, сделала Ирину бездушным космополитическим манекеном, которого уже ничто не волнует. По он понял и другое: что никогда он не был солдатом, а лишь слугой и наемником концернов, правивших Германией. Это относилось и к летчикам эскадрильи Рихтгофепа. Мучительное предчувствие надвигающейся разрухи развеяло в прах многие иллюзии. Но сейчас мысли фон Гайера были заняты только этой женщиной с мертвой, растраченной душой, так похожей на его душу. Он по-прежнему любил и желал ее с первобытной страстью, которая уцелела и посреди этой разрухи.

Сначала они направились в западную часть города. В прибрежных кварталах было много новых строений – высокие здания учреждений, табачные склады, большие жилые дома, а по бокам шоссе, ведущего в город Драму, просторно раскинулись богатые особняки, утопающие в буйной субтропической растительности. Затем они пошли круто взбегающей на гору улицей и стали подниматься по гранитным ступеням к старым кварталам города, совсем непохожим на новые. Тут не было ни дворов, ни зелени – Жалкие полуразвалившиеся домишки с решетчатыми окошками, на которых сушилось рваное белье и пеленки. теснились между накаленными солнцем скалами, а на порогах сидели старухи, погруженные в невеселое раздумье. Время от времени встречался какой-нибудь безработный, который спускался по ступеням улички, и на лице его было написано застывшее равнодушие и к голодной жене, которая выгнала его из дому, и к солнцу, и к голубому простору. Пожелтевшие от малярии дети играли в бабки, а другие, изнуренные голодом и дизентерией, разъедавшей внутренности. тихо сидели с недетским озлоблением на лицах. Из-за ситцевой занавески иногда выглядывала женщина и разочарованно отходила от окна. От хромого иностранца нельзя было разжиться и куском черствого матросского хлеба, потому что рядом с ним шла красивая дама с гладким, как слоновая кость, лицом – ненавистная соперница на ярмарке любви. Занавеска опускалась в ожидании солдата пли матроса с хлебом в руках. От тихой улички веяло гнилью разложения, затаенной враждебностью и гнетущей сонливостью. Ирина спросила:

– Как вам правится эта часть города?

– Она похожа па помойную яму, которую лучше было обойти стороной.

– Я тоже так думаю. А вам не кажется, что мы страшно очерствели?

– Что-либо другое было бы смешно и бесполезно.

– Пудь с нами Костов, он тут же начал бы раздавать депы п.

За это я и не терплю его. – сухо произнес немец.

Они опять спустились на площадь, потом направились к холму, на котором стояла крепость. Снова пришлось подниматься по крутым улицам, похожим на узкие, накаленные солнцем ущелья. Дышать было нечем – от жалких домпгаек несло зловонием. Наконец они поднялись на холм, к подножию крепости, и присели отдохнуть в тени чинары.

Отсюда был виден весь. город, и не только город, но и тень холмов, по которым петляло Драмское шоссе. Синий залив по-прежнему казался застывшим. Немецкий торпедный катер бороздил его зеркальную поверхность, оставляя за собой длинную полосу молочно-белой пены. Вдали, но ту сторону залива, в кобальтово-синем небе терялась цепь бесплодных желтоватых холмов.

Немного погоди на холме под чинарой появился сторож гробницы, запыхавшийся и вспотевший от трудного подъема. Прежде всего он вынул часы, чтобы показать, как он точен, потом подошел к крепости и большим старинным ключом отпер ворота. Они вошли во двор. Двор этот густо зарос диким. маком, беленой, мальвой и какими-то незнакомыми колючими растениями, в которых жужжали насекомые. По камням сновали ящерицы. Осыпавшиеся ступени вели на крепостные стены с бойницами, к башням, которые были возведены из пепельно-серого камня и мягко выделялись ira фоне лазурной глади залива.

Ирина и фон Гайер стали подниматься на стену, и с каждым их шагом вниз сыпались мелкие камни и известка. Предчувствие гибели и безнадежность, в чем оба они сейчас находили какую-то прелесть, нарастали в тиши этой заброшенной крепости, среди этого мертвого запустения.

– Все это прямо для вас, – сказала Ирина.

Немец промолчал. Взгляд его, затуманенный и смягчившийся, блуждал по синему простору залива и, казалось, видел корабли средневековых завоевателей – мрачные галеры иод парусами, с чугунными пушками и рядами закованных в цепи гребцов. В его воображении возникли картины десанта сарацинских пиратов, тревоги в крепости, опустошительного вторжения разбойников в город и неизбежной при этом резни. И все эти картины волновали его, как старинная сказка о минувших днях, которые никогда не вернутся.

– Отсюда венецианцы защищали город, – сказал он погною погодя.

– Для чего им понадобилось это пекло? – спросила Ирина.

– Для торговли, – ответил немец.

И сразу же рассеялась романтика прошлого – фон Гайер подумал, что венецианцы, некогда владевшие этой крепостью, были так же неразборчивы в средствах, как и Германский папиросный концерн. Он опустил голову и сковырнул тростью камешек с бойницы. Крепость превратилась для него просто в скучную груду развалин венецианской торговой фирмы.

Они спустились со стены и, пройдя двор, углубились во внутреннюю часть крепости, разделенную низкими перегородками на небольшие отсеки, которые можно было оборонять один за другим в тех случаях, когда противнику удавалось перебраться через наружную стену. Перед Ириной и фон Гайером открывались двери караульных помещений, водохранилищ, покоев военной знати, карцеров, окруженных рвами, кладовых, в которых хранились боеприпасы и продовольствие. Дубовые двери, окованные ржавыми железными полосами, скрипели протяжно и тоскливо под сводами высоких башен и темных сырых казематов. Из-под случайно сдвинутых камней выскакивали скорпионы, и сторож давил их каблуком, В стенных нишах висели в сонном оцепенении летучие мыши. На иолу валялись мумифицировавшиеся в сухом воздухе трупы хищных птиц, нашедших свое последнее убежище среди этого тоскливого запустения. Наконец Ирина и ее спутник кончили осмотр и с чувством облегчения снова увидели над собой синее небо.