Димитр Димов - Табак

Ирина медленно положила письма обратно в сейф и закрыла дверцу, напряженно стараясь додуматься, кто мог вынуть из сейфа договоры и секретную переписку с Германским папиросным концерном. И тогда страшная догадка мелькнула у нее в голове: очевидно, это сделал Павел!

Эта мысль сверкнула как молния и сразила Ирину; она обомлела и замерла перед опустевшим сейфом. Да, Павел, только Павел!.. У него было и личное и служебное право вскрыть сейф, просмотреть документы и взять те, которые были ему нужны. Личное право вытекало из его родственной связи с Борисом, а служебное ему давала народная власть. Наверное, он перерыл и ящики ее комода, а значит, ознакомился с письмами и фотографиями ее любовников – целыми ворохами унизительных улик, которые так ее компрометировали. Но он, видимо, интересовался только документами о темном прошлом брата, а письма Ирины оставил на месте, как пустяковую и ненужную мелочь. У него не было времени заниматься похождениями какой-то продажной женщины. Гораздо важнее ему было раскрыть преступления «Никотианы» против народа, отраженные в договорах с Германским папиросным концерном. Но мимоходом он невольно узнал и о прошлом Ирины – о ее продажности и низости, о ее любовниках, оргиях и бесчинствах, о ее пороках и мотовстве. И после всего, что он узнал, у него, наверное, ничего не осталось в душе от волнения, пережитого той памятной ночью в Чамкории.

Но Ирина опять попыталась прогнать эту мысль, хватаясь за предположение, что документы у Костова. Надежда на это была очень слабая, однако Ирина уцепилась за нее, как утопающий за соломинку. Она побежала к телефону. Ответил Виктор Ефимович, пробормотавший, что хозяин нездоров и чем-то занят у себя в спальне. Ирина сказала, что немедленно отправляется к ним.

Выйдя из дому, она пошла к Костову по изрытому бомбами бульвару. Тротуары все еще были завалены битым кирпичом, обломками бетона, оборванными проводами. Под дождем и свинцовым небом, с которого просачивался тусклый белесый свет, разрушенные дома выглядели еще безотрадней. Кое-где у подъездов стояли милиционеры или советские солдаты, вооруженные автоматами. По бульвару мчались мотоциклы и военные автомобили с красными флажками. Навстречу попадались группы бедно одетых людей, которые оживленно переговаривались. Вокруг было по-осеннему грустно, и холодный ветер заставлял прохожих крепче запахиваться в обтрепанные пальтишки, но лица у них были бодрые и жизнерадостные. Они стали хозяевами своей судьбы, и продовольственные затруднения их не пугали.

Ирина подошла к дому, где жил Костов. У нее все еще теплилась отчаянная надежда снова завоевать Павла. Скорее, скорее убедиться, что документы взял Костов.

Лифт в доме работал, и она быстро поднялась па третий этаж. Виктор Ефимович открыл ей дверь лишь после третьего звонка. Он был вдребезги пьян и еле держался па ногах, а его багровое лицо приобрело трупный оттенок. Ирина стала бранить его:

– Это безобразие! Вы переходите все границы! Как вам не стыдно?… Могли бы и поменьше напиваться, когда хозяин болен.

Но Виктор Ефимович не понимал ее слов и только бессмысленно таращил мутные глаза. Наконец губы у него медленно приоткрылись; он поднес ко рту указательный палец и резким движением согнул его.

– Да, да! – бушевала Ирина. – Не можете говорить? Вижу! Как это подло, как вы неблагодарны…

Виктор Ефимович тупо уставился на нее и снова, но с каким-то зловещим видом сделал непонятный жест указательным пальцем.

– Что? У него горло болит? – спросила Ирина.

Вместо ответа из груди Виктора Ефимовича вырвался сдавленный хрип, в котором звучали горе, отчаяние и слезы.

– Где ваш хозяин?! – вскричала она.

Виктор Ефимович в третий раз повторил свой зловещий жест и показал на спальню. Ирина бросилась к приоткрытой двери. В комнате был полумрак, только на письменном столе, перенесенном сюда из кабинета, горела настольная лампа с кремовым абажуром. Костов, одетый в длинный шелковый халат, сидел за этим столом, спиной к двери. В комнате было накурено, пахло крепкими духами и – чуть слышно – противным запахом одряхлевшего тела. Очевидно, комнату не проветривали с вечера. Лампа освещала мебель рассеянным желтоватым светом. И в этом спокойном свете Ирине показалось, что с Костовым ничего особенного не случилось. Но спустя мгновение она вдруг заметила, что он сидит, неестественно наклонившись вперед.

– Костов! – крикнула она, но не услышала своего голоса.

Ответа не было. Эксперт сидел так же неподвижно. В глухой тишине слышались лишь хриплые звуки, что-то вроде сдавленных рыданий, и вырывались они из груди Виктора Ефимовича. Ирина поняла, что он плачет. Она подбежала к Костову, наклонилась и посмотрела ему в лицо. Изо рта у него, запекаясь, сочилась струйка крови, а на ковре у полы шелкового халата валялся револьвер. На столе лежало несколько писем.

Вероятно, все произошло лишь полчаса назад, может быть, спустя несколько минут после того, как Ирина позвонила сюда по телефону. Вернувшись в холл, она увидела, что Виктор Ефимович повалился в кресло и пьет коньяк. «Скотина! – подумала она. – Если бы он так но напивался, он, наверное, заметил бы что-нибудь и предотвратил бы несчастье». По ей тут же пришло в голову, что Костову не хотелось, да и не для чего было жить. Невольно она подумала и о себе, и все в ней застыло. Быть может, и ей не для чего жить.

Ирина вернулась домой к вечеру после длительного допроса в милиции, где самоубийство главного эксперта «Никотианы» вызвало большие подозрения. Чтобы не ночевать в участке, Ирине пришлось напомнить о своей родственной связи с Павлом и попросить начальника позвонить в штаб гвардейской части. Наконец ее освободили под поручительство Данкина, который сухо удостоверил, что Ирина действительно приходится невесткой товарищу Мореву и не замешана в открытой фашистской деятельности.

Снова пошел мелкий дождь и окутал туманной пеленой редкие уличные фонари. Впервые за последние десять лет Ирине пришлось добираться домой пешком и под дождем, рискуя испортить прическу. «Теперь и к парикмахеру придется ходить пешком, – с досадой подумала она, вспомнив, что ее автомобиль уже реквизирован. – Совсем как в студенческие годы, когда я отказывала себе во многом, чтобы купить красивые туфли и чулки». И тут на нее повеяло свежестью юных лет, когда первые осенние дожди поднимали в душе бодрое волнение перед началом нового учебного года в университете. Подобное волнение она почувствовала и сейчас, увидев освещенные окна в комнате Павла.

Она поднялась на второй этаж, переоделась, поправила испорченную дождем прическу и нерешительно постучалась к Павлу. Он ответил, и ей показалось, что его знакомый ровный баритон прозвучал приветливее, чем в прошлый раз.