Герман Нагаев - Пионеры Вселенной

– Расспрашивал? – насторожился Кибальчич.

– Весьма сдержанно. Да и что я мог сказать? Спросил: не слышал ли что про тебя? Видно, тоскует… Потом заговорили о нашем детстве. Вспомнили твою покойную матушку; как она нас учила языкам, музыке, какая была ласковая, заботливая, Он всплакнул…

– Да, маму жалко – мало пожила, – вздохнул Кибальчич и незаметно смахнул слезу. – С ее смертью опустел наш шумный дом.

– Да, Коля, это было тяжело пережить… – сочувственно вздохнул Стрешнев и, помолчав, опять заговорил:

– Помнишь, когда была жива твоя матушка, какими счастливыми мы были. Помнишь прогулки с ней в луга и в лес за цветами? А рыбалку и купание в Десне?

Тихая улыбка озарила лицо Кибальчича:

– Да, Сережа, было чудесное время! Мама как-то умела сдружить семью, принять друзей. Жили весело. Отец в одиночестве, наверное, совсем одряхлел и одичал?

– Очень просил разыскать тебя и сказать, чтобы о нем не беспокоился. Братья и сестры здоровы. Он любит тебя и молится, чтоб бог послал тебе счастье.

– Ссорился я с ним. Не хотел учиться в духовной семинарии, а он настаивал. Еле уломали его тогда.

– А потом, когда узнал, что ты лучший ученик в гимназии, – смирился.

– Все это так, Сережа! И о счастье сына он молится. Молится, а не знает, что счастье мое совсем в другом… Сейчас, Сережа, надо думать не о себе, а о народе. Бороться за его свободу. В этом высшее призвание и истинное счастье!

– Ты умница, Николай. У тебя и раньше все было ясно и определенно. Ты видишь цель жизни, а я вот часто теряюсь… мечусь… Конечно, нужно бороться с деспотизмом. Я внутренне чувствую такую потребность. И кажется, минутами готов на самый отчаянный шаг. А иногда меня гложет сомнение.

– В чем именно?

– Да вот, хоть сегодняшний случай. Этот ужасный взрыв в Зимнем. Слышал, в подвале погибло много ни в чем не повинных солдат. Как подумаю, меня начинает трясти. К чему эти жестокие меры? Разве нельзя иначе? Зачем убивать государя? Он так много сделал добра.

– Кому? – нахмурясь, спросил Кибальчич.

– Как, ты отрицаешь? Но ведь он же отменил крепостное право. Недаром же его называют «царь-освободитель»!

– Это Александр Второй сделал не из добрых побуждений, а из боязни революции. Он сам говорил дворянам: лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться, пока оно будет отменено снизу.

– Положим, так, – возбужденно продолжал Сергей. – Ну, а учреждение земств, а введение в России высшего образования для женщин? А завоевания?

– Свои благодеяния царь утопил в крови революционеров и лучших людей России. Кто устроил позорную казнь Чернышевского? Кто построил виселицы по всей империи? Что молчишь? Он не царь-освободитель, а царь-деспот! Царь-тиран! Казненные им вопиют о мщении, и возмездие должно свершиться!

Сергей обхватил голову руками:

– Но это ужасно, ужасно!

Кибальчич встал, прошелся и, сев на диван рядом со Стрешневым, обнял его:

– Сережа, милый мой друг! Нельзя быть таким сентиментальным. Революционная борьба непреклонна. Она не знает компромиссов и жалости. Порой я сам сомневаюсь, верный ли путь борьбы избрала партия «Народная воля»? Но я решительно за то, чтоб не склонять головы пред деспотом, а вступить с ним в бескомпромиссную схватку. Партия «Народная воля» не раз призывала царя к благоразумию и милосердию. Но царь продолжал тиранствовать, и партия решила его казнить. За сегодняшним взрывом несомненно последуют другие… И тиран будет уничтожен!

Сергей схватил руку Кибальчича:

– Прости, Коля. У меня бывают минуты слабости. Но ты верь мне и, как другу, скажи: сегодня наши устроили взрыв?

– Со временем ты узнаешь все. Но сейчас и я твердо не знаю… Да и лучше совсем об этом не говорить. Стены тоже имеют уши…

– Конечно, я понимаю, Николай…

– Вот и славно! Давай укладываться. Утром мы оба должны быть бодрыми. Еще неизвестно, как обернутся события.

Оттого ли, что в комнате было сыро и прохладно, или знобило от нервного напряжения, но только Стрешнев долго не мог заснуть: ворочался, вздыхал.

– Тебе, Сергей, нехорошо? – участливо спросил Кибальчич.

– Нет, нет, Коля. Все превосходно. Я счастлив, что мы встретились.

– Однако не спишь…

– Так, разные мысли… Вот не успел спросить, как у тебя с содержанием? Получаешь субсидию или приходится перебиваться?

– Рецензирую немного в журнале и перевожу с английского, французского, немецкого. Заработок небольшой, но я – без запросов.

Сергей обвел взглядом освещенные тусклым светом голые стены, вздохнул:

– Настоящие революционеры всегда отличались скромностью. Я тоже, Коля, не потерпел бы в быту никаких роскошеств, а вот по пище духовной тоскую… Где ты бываешь? Есть ли у тебя друзья?

Кибальчич откашлялся, помедлил с ответом.

– Друзья есть, Сережа. Чудесные, благородные и смелые люди, готовые на подвиг. Имея таких друзей, можно отказаться от многого.

– Конечно, я очень чувствую это. Признаться, даже завидую тебе, Коля. Ну, а интимного, нежного друга, вернее, подруги у тебя еще нет?

Николай промолчал.

Сергей заволновался:

– Коля, ты не пойми мой вопрос в обидном смысле. Я ведь от души… У меня у самого есть невеста, милая, необыкновенная барышня. Мы любим друг друга.

– Я рад за тебя, Сережа. Очень рад! Что же касается меня… – Николай несколько замешкался и с грустью заключил: – Мне, в моем положении, было бы весьма легкомысленно влюбляться… а тем более подвергать опасности судьбу возлюбленной… Я призван к другому и исполню свой долг.

– Я понимаю, Коля, но ведь человек рожден и предназначен для радости и счастья. Он должен пользоваться всеми благами жизни. Даже Пушкин сказал: «Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий».

– Увы, мой друг, я, видимо, не предназначен для этого, – со вздохом сказал Кибальчич. – Ты лучше расскажи про свою невесту.

– О, Лиза – чудо! – обрадовался случаю Сергей. – Скромная, милая, красивая! Была у меня гимназисткой, но уж второй год, как учительница. Я познакомлю тебя. Думаю, что вы будете друзьями. Она необыкновенная! Вот сейчас зажмурю глаза и вижу ее… – Сергей действительно закрыл глаза и заснул.

Кибальчич долго еще думал о своих друзьях, о сегодняшнем взрыве в Зимнем и о том, какие он может повлечь за собой последствия…

Потом он сладко потянулся, зевнул и перенесся в детство. Вспомнилась беззаботная пора летних каникул, когда они с Сергеем, взяв с собой Вальтера Скотта и Фенимора Купера, на целый день уходили на живописный берег Десны. Милые воспоминания отвлекли от гнетущих мыслей, и он уснул…

Проснулись почти одновременно. За окном полыхали холодные отсветы зарниц. Друзья встали и быстро оделись. Сергей прислушался к шуму просыпавшейся улицы, взглянул на часы: