Герман Нагаев - Пионеры Вселенной

«Неужели это та самая белая стройная березка?» – подумала Лиза, и ей стало не по себе…

Теперь, думая над письмами Сергея Стрешнева, она вспоминала эту историю и почувствовала себя такой же надломленной березкой. Ей казалось, что будущее не сулит ничего хорошего. Она закрывалась в своей комнате и целые дни проводила в уединении. Родители были вынуждены сказать в училище, что она больна…

Однажды, когда на душе у Лизы было особенно тяжело, она услышала за дверью голос матери:

– Лизонька! Слышишь ли? Ведь Сережу-то спасти можно… Ты бы сходила к адвокату Верховскому, у которого он уроки давал. Отец говорит, что у них в доме сенаторы бывают… Может, и замолвят словечко.

Лиза вспомнила, как мужественно поступил Сергей, когда на черной колеснице увидел Кибальчича. «Что же я размякла? А еще хотела стать подругой Кибальчича… Нет, так нельзя… Надо взять себя в руки…»

Как-то вечером Лиза, увидев, что мать в спальне одна, бросилась к ней, обняла, заплакала:

– Мамочка, родная! Мне трудно, я мучаюсь и не знаю, что делать.

– Ничего, касатка, ничего. Давай посоветуемся, поговорим. Ум хорошо, а два лучше. Может, чего и придумаем.

Лиза рассказала все, что до сих пор хранила в тайно. Рассказала о своей любви к Кибальчичу и о слове, данном Сергею.

– Я не знаю, мамочка, что делать. В моем положения остается одно – идти в монастырь.

– Полно, милая. Какие ты страсти говоришь. Чай, с Сергеем-то ты больше трех лет дружишь. Все вас считают женихом и невестой. А что другого полюбила – не беда. Мы не вольны в своих чувствах… Теперь уж что об этом толковать, коли человека нет в живых. Царствие ему небесное.

– Я должна остаться верной Николаю.

– Нет, голубушка, это негоже. Вдовы и те выходят замуж. А ты и видела-то его всего два или три раза. Нет, негоже! Всякий живущий на земле должен исполнить свой долг. Так в Священном писании сказано. Курицы и те цыплят выводят…

– Мамочка, не могу, не могу я.

– Да ведь ты говоришь, что сам Николай велел тебе выходить замуж за Сергея?

– Да… он писал мне…

– Так как же ты можешь не исполнить его волю, когда человека уже нет в живых?

– Не знаю… Я думала…

– И думать не моги иначе. Сергей – твоя судьба! Ежели освободился да устроился, и – рассуждать нечего. Где ты еще найдешь этакого человека? А уж я-то как бы была рада. Поехала бы к вам деток растить.

– Правда, мамочка? Ты бы приехала к нам?

– Вот отец на пенсию выйдет – вместе приедем.

– Ой, как бы хорошо было! – обрадовалась Лиза. – А Сергей славный! Я вначале думала, что он такой тихий, робкий – и вдруг…

– Да он золото у тебя! Золото, а не человек! Посылай ему депешу, что выезжаешь, – и делу конец! Мы с отцом – благословляем!

Лиза, радуясь и плача, поцеловала мать и стала составлять депешу.

Несколько придя в себя после этой радостной депеши, Стрешнев отправил Лизе доверенности на получение его вещей на квартире, жалованье в гимназии и вклада в казначействе, и теперь нетерпеливо дожидался ее приезда.

Дни тянулись медленно, тоскливо. Как-то после обеда, выйдя из трактира, Стрешнев увидел в небе бумажный змей, который запускали с площади мальчишки. Этот змей напомнил ему о застенчивом глуховатом Циолковском. «Надо бы навестить коллегу. Он так радушно предложил мне свою дружбу. Это человек весьма незаурядный. Пойду, познакомлюсь поближе».

Стрешнев миновал мост и скоро на спуске к реке увидел небольшой рубленый домик с громоотводом на крыше, утопавший в зелени тополей и лип. Калитка была открыта, и он вошел в зеленый двор. В глубине на веревке сушились пеленки, а справа под старой липой, на пружине, привязанной к толстому суку, висела люлька с младенцем. Около, за вязаньем, сидела пожилая женщина, видимо, нянька. На крыльцо чистила рыбу ядреная, рябоватая кухарка.

– Простите, можно видеть господина Циолковского? – спросил Стрешнев, направляясь к крыльцу.

– Сейчас позову, барин, – сказала кухарка и юркнула в дверь.

Минуты через две-три на крыльцо быстро вышел Циолковский в белом полотняном пиджаке, в темных, давно не глаженных брюках и в фартуке. Его очки блестели на солнце, темные волосы и бородка были всклокочены, и даже его суетливая походка выражала недовольство. Однако, всмотревшись и узнав гостя, Циолковский быстро сбежал с крыльца, улыбаясь, протянул руку:

– Здравствуйте, господин Стрешнев! Я очень рад, что вы пришли. Пожалуйста, проходите и не взыщите, что я в таком виде – занимался опытами.

Стрешнев следом за хозяином прошел на террасу, заставленную всякой рухлядью. У окна стоял самодельный верстак, на полках аптекарская посуда, а к потолку были подвешены бумажные змеи и маленькие воздушные шары.

– Вот здесь я занимаюсь опытами и делаю модели, – смущенно заговорил Циолковский, снимая фартук, – пожалуйста, проходите в комнаты.

Слово «делаю» Циолковский произнес, как «деваю», но эта небольшая картавость на «л» показалась Стрешневу очень милой.

– Простите мое любопытство, господин Циолковский, но вы, видимо, увлекаетесь проблемами воздухоплавания?

– Говорите, пожалуйста, громче, – попросил Циолковский и поднес ладонь к уху.

Стрешнев более громко повторил вопрос.

– Да, воздухоплавание – моя стихия! – обрадованно и с гордостью ответил Циолковский, – этому посвящаю все свободное время.

– А что эти маленькие шары могут летать?

– Это – модели аэростатов. Я пробовал их запускать.

– Но ведь они, кажется, из бумаги? – удивленно спросил Стрешнев.

– Совершенно верно. Однако – летают!

– Да как же? Помилуйте! – удивился Стрешнев. – Мне помнится, у Жюля Верна воздушный шар был сделан из прочной лионской тафты, сотканной из крученого шелка. И, кажется, эта тафта пропитывалась гуттаперчей.

Лицо Циолковского просияло, черные пушистые брови удивленно приподнялись над очками.

– Вы поклонник Жюля Верна?

– Да, признаюсь, увлекался в свое время.

– Прошу пожаловать в комнаты, – пригласил Циолковский. – Мне очень интересно с вами поговорить.

Миновав темную переднюю и залу, заставленную цветами, они вошли в небольшой кабинетик и уселись на старинном, выцветшем от времени, кожаном диване.

– Прежде чем продолжить наш разговор, позвольте один вопрос?

– Сделайте одолжение, господин Циолковский.

– Вы, видимо, пострадали в связи с репрессиями после казни первомартовцев?

– Был схвачен, когда их везли на казнь, за проявление сочувствия к Кибальчичу.

– Вы его знали?

– Вместе учились в гимназии. Вместе зачитывались Жюлем Верном. Правда, после гимназии много лет не встречались… А когда их везли на казнь, я увидел Николая и не удержался…

– В газетах писали, что он будто бы изобрел эти адские бомбы?