Герман Нагаев - Пионеры Вселенной

Двумя неделями позже заезжая модистка принесла Лизе «Журнал мод», который был обвернут французской газетой. Из этой газеты Стрешневы узнали, что казненные были студентами Петербургского университета. Пахомию Андреюшкину и Александру Ульянову едва исполнилось двадцать лет; Василию Генералову было двадцать два года, Петру Шевыреву и Василию Осипанову по двадцать шесть.

Газета отмечала, что на следствии и суде террористы вели себя отважно. Они подтвердили, что были членами партии «Народная воля» и ставили своей целью убийство Александра III, так как не видели другого выхода для избавления России от бесправия и произвола…

– Да, – вздохнул Стрешнев, – мы ничего не ведаем. Нам остается только ждать…

Май стоял теплый, солнечный, а в первых числах июня задули северные ветры, начались дожди.

Так как занятия в училище давно окончились, Стрешнев сидел дома. Однообразные, тревожные разговоры домашних и заунывный шум дождя усиливали и без того тяжелое настроение. Томила, угнетала неизвестность. Ведь скоро год, как было послано прошение министру внутренних дел, а до сих пор – никакого ответа. Стрешнев нервно ходил по комнате, до боли сжимая пальцы: «Пусть новая ссылка, но только бы не это мучительное ожидание…»

Раздался звонок. Кто-то несколько раз дернул внизу за ручку.

Лиза приподнялась над книгой.

– Это чужие! Уж не от исправника ли? – с испугом спросила она.

– Не волнуйся, Лизок. Тебе нельзя волноваться… Я думаю: что бы ни случилось – все к лучшему. Так надоело ждать.

Хлопнула дверь, и в передней послышался спокойный голос нянюшки:

– Дома, дома, проходите, пожалуйста.

В дверях появился взволнованный, с зонтом в руках Циолковский.

– Извините меня, друзья, прибежал поделиться нежданной новостью – вызывают в Москву. Надо ехать незамедлительно.

– Присаживайтесь, Константин Эдуардович, присаживайтесь, – пожимая ему руку, обрадованно заговорил Стрешнев. – По какому же делу вас?

– Помните, я говорил вам о визите Голубицкого. Видать, он сдержал обещание. Приглашают в Московское общество любителей естествознания. Предлагают выступить с сообщением о цельнометаллическом аэростате… Просят приехать срочно, так как в конце июня рекомендовавший меня профессор Столетов должен отбыть за границу.

– Это чудесно, дорогой друг, я очень рад за вас.

– Это замечательно! – воскликнула Лиза. – Наконец-то вам предоставляется возможность заявить о своих трудах публично.

– Заманчиво, а все же боюсь, друзья, – сбивчиво продолжал Циолковский. – Ведь тут соберутся многие ученые. Как же я, почти глухой, буду им докладывать?

– Но другого случая может не быть, – сказала Лиза. – А вы говорили, что готовы защищать свой проект где угодно.

– Да, да, конечно, говорил… Я верю в него.

– Тогда чего же смущаться? Вон «народовольцы» шли на смерть…

– Лиза, Лизок, ты, кажется, увлекаешься, – остановил жену Стрешнев.

– Нет, нет, – возразил Циолковский. – Елизавета Павловна права. Я должен действовать решительней. И я не боюсь. Только вот глухота…

– А когда ехать? – спросил Стрешнев.

– У меня проект и новая модель совершенно готовы. Собираюсь завтра. Пришел попрощаться.

– В добрый путь! – сказала Лиза, вставая и пожимая Циолковскому руку. – В добрый путь!

– Желаем большого успеха! – обнял его Стрешнев.

Отправив депешу в Физическое отделение Московского общества любителей естествознания, Циолковский днем выехал на почтовых. Из-за дождей дорога оказалась сильно размытой, с колдобинами, наполненными мутной водой, и до Москвы удалось дотащиться лишь на четвертые сутки.

Узнав в Политехническом музее у секретаря общества адрес профессора Столетова, Циолковский пешком отправился на Тверскую.

За одиннадцать лет, что он не был в столице, Москва ничуть не изменилась. Те же булыжные мостовые, те же извозчики и ломовики, та же бойкая торговая сутолока в Охотном ряду…

Поднявшись на второй этаж, на двери, обитой черной клеенкой, Циолковский увидел бронзовую пластинку со строго выгравированной надписью: «Профессор Московского университета Александр Григорьевич Столетов».

Циолковский стал искать глазами ручку звонка, но ее не оказалось. «Придется постучать, – подумал он и вдруг пониже бронзовой пластинки увидел черную пуговку. – Кажется, электрический?» Он с минуту постоял в раздумье и надавил пуговку. Послышался мягкий дробный звон, и дверь открыла женщина в белом переднике.

– Могу я видеть господина профессора?

– Как прикажете доложить?

– Циолковский. Учитель из Боровска.

– Входите, входите, коллега, я давно вас жду, – послышался громкий голос, и из полумрака передней шагнул навстречу высокий человек с круглой бородкой, в очках, приветливо протянул руку. – Здравствуйте, господин Циолковский! Рад вас видеть. Как доехали?

– Благодарствую, господин профессор, все благополучно. Привез свой труд и модель аэростата.

– Прекрасно. А мы уже назначили на пятницу ваш доклад в Политехническом музее. Будут видные ученые, Все очень заинтересованы вашим сообщением.

– Благодарю вас, господин профессор.

– Зовите меня Александр Григорьевич и, пожалуйста, держитесь без всякого смущения. Мы коллеги, и этим должны определяться наши отношения.

– Спасибо, Александр Григорьевич. Но, право, как-то неловко…

– Больше об этом ни слова. Где ваш реферат?

– Простите, Александр Григорьевич, это не реферат, а просто большая статья.

– Где она?

Циолковский достал из бокового кармана сюртука вдвое сложенную толстую тетрадь, расправил:

– Вот, извольте!

– «Теория аэростата»? Отлично! Я посмотрю. Мне ведь придется председательствовать… Вы оставите вашу работу?

– Да, конечно, Александр Григорьевич.

– Отлично-с! А теперь скажите, где вы остановились? Не оказать ли вам содействие?

– Я ведь жил три года в Москве и остановился у старой хозяйки. Там вполне прилично.

– Так-с. Хорошо. Тогда прошу ко мне обедать.

– Благодарствую, Александр Григорьевич, вы и так оказали мне большую честь. Благодарствую. И, признаться, я должен подготовиться к докладу.

– Это существенный предлог. Ну-с, так желаю вам успехов, господин Циолковский! В пятницу к шести часам мы вас ждем в Политехническом музее…

В пятницу днем Циолковский привез на извозчике в музей новую модель аэростата и попросил секретаря общества указать аудиторию, где ему предстояло докладывать,

Секретарь – степенный седой человек в черном сюртуке – провел его в большой светлый зал. На возвышении под портретом Ломоносова стоял стол, покрытый зеленым бархатом, и массивная кафедра, а внизу – десятка три кресел. За столом висела черная классная доска, и на подставке лежали мел и тряпка.