Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 1

— Если захотеть, мир восстановить не трудно, дорогой мой Абай. Но как судить народ, когда девчонка — и та не хочет смириться и подчиниться?

Видно было, что Жумакан упрекает всех кереев и что эта тяжба крепко поссорила оба племени. Такой разговор мог вконец испортить настроение гостей, и Абай прекратил расспросы.

Появился кумыс, и все оживились. Кое-кто из гостей заговорил о том, что сейчас самое время послушать песни. Шаке сидел, тихо перебирая струны домбры; Абай взял ее у юноши и протянул акыну Байкокше, приехавшему из Кзыл-Адыра вместе с Такежаном. Здесь акын поселился в юрте Оспана, но бывал всюду, знал все слухи и время от времени делился с Оспаном своими наблюдениями.

— Все они тут взятками объелись, — говорил он, — и волостные, и старшины, и уважаемые наши бии. Слушай, Оспан, если тебе мало того, чем владеешь, — становись волостным! Тогда и с правого и с виноватого будешь драть, и никто тебя судить не посмеет!

Оспан с любопытством слушал новости Байкокше.

— Как ты узнаешь все их дела? — спросил он акына. — Ведь они берут из-под полы, договариваются тайком и получают темной ночью… Знахарь ты, что ли?

Байкокше открыл ему свою уловку.

— Только не говори никому: я просто стараюсь дружить с шабарманами всех волостных, — разве не через их руки проходит все, что дают и берут? Они от меня ничего не скрывают. А от посыльных других управителей они знают все проделки их хозяев и тоже мне рассказывают…

Приняв домбру из рук Абая, Байкокше запел тут же сложенное приветствие собравшимся. Развеселившись от выпитого кумыса, волостные сопровождали его пение шумными одобрительными возгласами:

— Молодец!.. Из всех нынешних акынов — он первый!

— Пой, соловей!.. У него старая школа, сразу видно! Байкокше, хмурый и тощий, пел, даже не подымая век, — видно было, что все эти похвалы не производили на него никакого впечатления и не льстили ему. После первой песни-приветствия он изменил напев, и слова изменились вместе с ним. Теперь он пел о другом: «Ты достиг цели, стал знатным, добился власти. Если ты честный человек — не обижай бедного, не покровительствуй злодею, не отдавай робкого ему на растерзание. Не обирай в жадности народ, не губи его счастья, не виси у него на шее». Он не назвал ни одного имени, но каждому было ясно, что весь яд этих слов предназначался большинству из сидевших в юрте волостных.

Этой песне ни один из них не выразил одобрения. А самоуверенный и наглый Молдабай просто обиделся.

— Вы не думайте, что этот Байкокше — и вправду кокше, [166]— сердито сказал он. — Он себе на уме — тишком-тишком, а доберется до тебя и мигом очернит твой труд!

— Не лучше ли слушателям придержать язык? — рассмеялся Асылбек. — Акын скажет — на многое свет бросит!

Волостные, недовольные песней, пытаясь перевести разговор на другое, стали громко шутить друг с другом, но Абай снова привлек общее внимание к акыну:

— Тем и ценна песня Байкокше, что это не лесть просителя, не славословие бродяги-нищего, — сказал он. — Это острый глаз всего народа, голос народный, говорящий раньше самого народа.

— При чем тут народ? — вспылил Такежан. — Никакой народ не поручал ему говорить такими словами, горькими, как яд! Это уж его самого бог наградил злобным нравом!

Исхак и Тойсары поддержали его:

— Не путайте его с народом! Его злоба для народа — зараза!

— Чесоточный конь обо все трется!

Абай только усмехнулся.

— А кто без ропота слушает правду? — весело ответил он. — Ваши слова прямо говорят: не лезь с правдой, рассердишь! Где уж нам народ слушать, если один Байкокше нас из себя выводит!

— Байкокше — не народ! — не унимался Такежан.

Но акын, до сих пор молча слушавший спор, тихо перебирая струны домбры, теперь вмешался сам:

— Э-э, нет, волостной мой! Байкокше как раз и есть народ! Другое дело, что вам-то слушать его не по нутру, а Байкокше только повторяет то, что говорит народ…

— Ну, коли так, спой мне в четырех строках, все что говорит народ! — с издевкой сказал Такежан. Остальные подхватили его слова, осыпая акына и Абая колкими насмешками.

Абай, подзадоренный, с улыбкой взглянул на Байкокше.

— Ну, что ж, тянуть нечего, Байеке, я начну, а ты заканчивай! Давай ответим им, что говорит про них народ! И он громко начал:

Акын сидел на корточках. Он привстал, насмешливо поднял брови и быстро закончил в лад Абаю:

— Вот что говорит народ! — добавил он и, взглянув на Такежана, громко расхохотался. Острое слово вызвало вокруг невольное шумное одобрение. Такежан вспыхнул и отвернулся.

— Болтун! — буркнул он. — Чтоб тебе язык припалило… Абай покатывался со смеху. Потом, поднявшись с места, он сказал на прощанье:

— Молдабай, видно, ошибся: для волостных это не Байкокше, а Жайкокше!.. [167]—и он вышел из юрты с тем же громким смехом.

Волостные насупились. Так жирные гуси и дрофы, заметив реющего над ними сокола, затихают и прижимаются к земле. Оспан, увидев, что шутка акына обидела большинство его гостей, недовольно сказал Байкокше:

— Ну, хватит! Помолчи! — И начал сам разливать по чашкам кумыс.

Шубару тоже стало неловко и за дядю и за приглашенных им аткаминеров.

— Чтоб у тебя язык высох, Байкокше! Разве прямодушие в том, чтобы издеваться над другими? Где ты научился забывать приличия и, поев угощение, плевать в посуду? — сказал он.

Слова племянника разбередили обиду Оспана. Выпуклые глаза его сверкнули злыми огоньками, и он уставился на акына.

— Я собрал сюда родичей на жертвенную трапезу, чтоб они отдохнули и повеселились. Коли ты такой умный, должен помнить пословицу: «Доброе слово — половина счастья». Я думал, ты скажешь нам всем добрые слова, а ты вон как! Не заводи у меня в юрте ссор и пререканий!

После такой отповеди хозяина Байкокше, Шаке и Баймагамбет не стали задерживаться и поодиночке вышли из юрты.

Вечером Абай пришел повидаться с Лосовским. Увидев старого знакомого, Лосовский, загоревший на степном солнце, встал с места и пошел ему навстречу. Они крепко пожали друг другу руки. После приветствий и расспросов о здоровье Лосовский усадил гостя рядом с собой и стал рассказывать ему о деле, по которому производил дознание сам. На столе лежала пухлая пачка бумаг — прошение, которое составляют несколько родов и которое на канцелярском языке называется «приговором». Лосовский рассказал Абаю, что все многочисленные подписи и печати на этих бумагах оказались поддельными.

— Вы кстати пришли, Ибрагим Кунанбаевич, помогите-ка мне, — сказал он. — Это прошение одного молодого киргиза Мукурской волости, Жанатаева Кокпая, на имя господина губернатора. Дело идет о том самом урочище Балкыбек, где мы с вами находимся. Приговор составлен управителями шести волостей, заинтересованных в этом урочище. Вот смотрите, что тут написано: «Мы все, волостные управители, согласились в том, что означенное урочище Балкыбек издавна принадлежит Жанатаеву Кокпаю, приписанному к Мукурской волости, что оно должно быть возвращено подателю прошения, и в дальнейшем просим считать урочище Балкыбек принадлежащим Жанатаеву Кокпаю…» И везде — целая куча печатей. Кажется, все правильно? Я стал проверять. Не говоря уж о других волостных — даже сам мукурский волостной заявил, что к такому приговору печати не прикладывал. Все это оказалось грубой подделкой. Вот посмотрите…