Колин Маккалоу - Бита за Рим (Венец из трав)

Скатон поднялся.

— Хорошо. Попытаться все-таки стоило, — сказал он. — Благодарю тебя за гостеприимство, Гней Помпей. Теперь самое время мне вернуться к своей армии.

Отряд марсов растворился в темноте. Не успел затихнуть топот их коней, как раздались звуки трубы Помпея Страбона. Лагерь пришел в движение.

— Они нападут завтра, возможно с двух сторон, — рассеянно сказал Помпей, сбривая с предплечья светлые волоски лезвием своего меча. — Это будет превосходная битва.

— А что делать мне? — с несчастным видом спросил Цицерон.

Помпей убрал оружие и улегся на походную кровать; прочие контуберналы занимались приготовлениями к битве, так что приятели остались вдвоем.

— Надень кольчугу и шлем, возьми меч и кинжал и положи щит и копье рядом с командным шатром, — ободряющим тоном посоветовал Помпей. — Если марсы прорвутся, тебе придется оборонять последнюю позицию.

Марсы не прорвались. Цицерон слышал крики и гром отдаленной битвы, но не видел ничего, пока не подъехал Помпей Страбон вместе с сыном. Оба были растрепаны и забрызганы кровью, но широко улыбались.

— Легат Скатона Фравк убит, — сообщил Помпей-младший Цицерону. — Мы сокрушили марсов — и силы пиценов тоже. Скатон с немногими из своих людей ушел, но мы отрезали ему все подступы к дорогам. Если они захотят вернуться к себе в Маррувий, им придется идти через горы, без еды и укрытия.

Цицерон поперхнулся:

— Оставлять людей умирать от холода и голода — похоже, любимейшее занятие твоего отца, — проговорил он, как ему казалось, почти героически, но с дрожащими коленями.

— Ты плохо себя чувствуешь, не так ли, мой бедный Марк Туллий? — спросил Помпей, смеясь, и дружески хлопнул его по спине. — Война есть война, вот и все. Они сделали бы с нами то же самое, ты знаешь. Может, став умным вроде тебя, человек теряет охоту к войне? Это удача для меня! Я не хотел бы иметь противника, который был бы умным, как ты, да еще вдобавок воинственным. Истинное счастье для Рима, что в нем намного больше таких людей, как мой отец и я, чем таких, как ты. Рим стал Римом, закалившись в сражениях. Но кто-то должен двигать дела и на Римском Форуме — вот это, Марк Туллий, твоя арена.

Эта арена была в ту весну такой же бурной, как и любой театр военных действий, поскольку Авл Семпроний Азелион не на шутку сцепился с ростовщиками. Финансы в Риме, как общественные, так и частные, были в еще худшем состоянии, чем во время Второй Пунической войны, когда Ганнибал оккупировал Италию и блокировал Рим. Деньги прятались всеми торговыми обществами, казна была фактически пуста, а поступления — очень малы. Даже те части Кампании, которые находились в руках римлян, были в таком хаотическом состоянии, что не появлялось ни малейшей возможности наладить упорядоченный сбор податей. Квесторы затруднялись в ведении какой-либо таможенной службы, поскольку один из двух главнейших портов, Брундизий, был полностью отрезан от Рима. Италики стали теперь повстанцами-неплательщиками. Провинция Азия оттягивала передачу своих сократившихся доходов Риму; Вифиния не платила вовсе ничего, а поступления из Африки и Сицилии полностью съедались дополнительными закупками пшеницы. Более того, Рим оказался в долгу у одной из своих собственных провинций — Италийской Галлии, откуда поступала большая часть оружия и доспехов. Посеребренные денарии, каждый восьмой из выпущенных Марком Ливием Друзом, внушили всем недоверие к наличным деньгам. Слишком много сестерциев было отчеканено, чтобы обойти это затруднение. Среди людей со средним и высоким доходом займы сделались совершенно обычным делом, и ростовщические проценты повысились, как никогда раньше.

Обладая хорошей деловой хваткой, Авл Семпроний Азелион решил, что наилучшим способом поправить дела будет закон об освобождении от долга. Такой способ выглядел привлекательно и был совершенно легален; городской претор отыскал древнее установление, которое запрещало назначать плату за предоставление займа. Другими словами, заявил Азелион, незаконным является получение прибыли от данных взаймы денег. Да, древний закон игнорировался в течение сотен лет, и такая практика превратилась в процветающую отрасль деятельности среди большой группы всадников-финансистов. Что ж, это является еще более предосудительным фактом. Ситуация осложнилась: большое число всадников занимается тем, что не столько ссужает деньгами, сколько наживается на процентах. Пока бедственное положение средних слоев не будет облегчено, никто в Риме не сможет выпутаться из долгов. Число невыплаченных долгов растет с каждым днем, должники не знают, что им делать. Поскольку же банкротские суды были закрыты вместе со всеми другими судами, то кредиторы стали прибегать к насильственным мерам, чтобы собрать причитающиеся им долги.

Прежде чем Азелион успел провести в жизнь возрожденный им закон, ростовщики прослышали о его намерении и обратились к нему с просьбой снова открыть банкротские суды.

— Что? — вскричал городской претор. — Здесь, в Риме, опустошенном серьезнейшим кризисом — кризисом, какого мы не помним со времен Ганнибала, — меня просят о дальнейшем ухудшении дел? Насколько я понимаю, вы — отвратительная кучка сребролюбцев, о чем я вам и объявляю со всей ответственностью. Убирайтесь! В противном случае я открою для вас суд! Специальный суд, чтобы привлечь вас к ответственности за то, что вы даете деньги под проценты!

Поколебать точку зрения Азелиона было невозможно. Если бы ему удалось настоять на том, что требование с должников уплаты процентов незаконно, он, без сомнения, в огромной степени облегчил бы бремя их долга — и притом совершенно легальным путем. Занятый капитал должен быть выплачен во что бы то ни стало. Но — не проценты. Семпронии, семья Азелиона, традиционно защищали бедствующих; горя желанием следовать семейной традиции, Азелион отдался своей миссии со всем рвением фанатика, отвергая доводы своих противников как бессильные перед лицом закона.

Однако он допустил ошибку, не приняв в расчет того, что не все его враги были всадниками. Среди них имелись также и сенаторы, занимавшиеся ростовщичеством, несмотря на то что членство в Сенате исключало любую чисто коммерческую деятельность. И особенно такую неописуемо отвратительную, как ростовщичество. В числе сенаторов-ростовщиков был и Луций Кассий, народный трибун. С началом войны он занялся этим делом, потому что его сенаторского дохода по цензу явно не хватало. Но по мере того, как уменьшались шансы Рима на победу, Кассий обнаружил, что все средства, которые он дал в долг, задерживаются, выплаты не поступают и перспектива расследования со стороны новых цензоров становится все более реальной. Хотя Луций Кассий, безусловно, являлся самым крупным заимодавцем из числа членов Сената, он впал в отчаяние и пребывал на грани паники. При этом, будучи по натуре противоречивой личностью, Кассий начал действовать, и не только от своего имени: он выступил в защиту всех ростовщиков.